– В каком смысле «откуда»? – переспросил Анатолий.
– В прямом и непосредственном. Где стоит ваша часть?
– Но я… я же… – забормотал Анатолий и, рассердившись на себя за эту растерянность, сказал уже твердо: – Я не понимаю, товарищ лейтенант, в чем дело. Документ мой в порядке, срок моего увольнения кончается только в двадцать четыре ноль-ноль. А часть моя находится на Карельском перешейке.
– Почему же вы оказались здесь? – чуть мягче спросил лейтенант.
– Я… знакомых навещал… – замялся опять Анатолий и, осмелев, добавил с вызовом: – Ну девушку одну навещал, понимаете?
Лейтенант посмотрел на ручные часы.
– По правилам вас надо бы сдать патрулю.
– За что?
– За хождение по городу в ночное время без пропуска. Да ладно уж, через пять минут – отбой. Полезайте обратно в машину.
Анатолий обрадованно схватил возвращенное ему отпускное свидетельство, поспешно затолкал его в карман гимнастерки и, обернувшись, увидел, что из кузова машины к нему потянулось несколько рук. Он, не выбирая, ухватился за две из них и в одно мгновение оказался там – в кузове. Машина тронулась.
– Дура твоя губа! – явно извиняющимся тоном заговорил тот, кто был виновником инцидента. – В больнице Фореля сейчас не лечат, там стреляют!
Анатолий был поражен услышанным. Как коренной ленинградец, он отлично знал, что больница эта находится недалеко от Кировского завода. И о том, что немцы где-то совсем близко, Анатолию тоже было известно. Однако трудно было предположить, что они настолько близко!..
– Ладно, – добродушно продолжал боец. – Значит, с девушкой своей повидался? Во, ребята, везет же парню!
Все так же добродушно хохотнули в ответ.
– Ну и как, – спросил кто-то из-за спины Анатолия, – приняла солдата?
– Порядок! – с преувеличенной развязностью откликнулся Анатолий.
– А говорят, что в Питере от голода люди мрут, – раздался еще один голос, судя по скрипучим ноткам, уже немолодой. – Выходит, не совсем еще оголодали, если солдат побывкой доволен.
– Не жалуюсь, – все в том же развязном тоне подтвердил Анатолий.
– А девушка как?
– Все бабы скроены одинаково! – продолжал ерничать Анатолий.
И вдруг наступила тишина. Никто не засмеялся, никто ни словом не реагировал на последнюю его фразу. Это была какая-то особая, гнетущая, укоряющая тишина.
«Провалитесь вы все пропадом!» – со злостью подумал Анатолий. Мысленно он ругал и себя за то, что не умеет попасть в топ этим бойцам, подладиться к манере их разговора, понять, что может и что не может прийтись им по вкусу.
Так они проехали еще минут пятнадцать. Потом машина остановилась. Анатолий услышал, как звякнула дверь кабины, а затем голос лейтенанта:
– Красноармеец Валицкий! Вам следует выходить. Мы прибыли к месту назначения.
Анатолий, ни с кем не прощаясь, перепрыгнул через борт машины. Лейтенант захлопнул дверцу, и грузовик нырнул в переулок. Анатолий огляделся. Он находился где-то в районе Литейного. Чтобы дойти до дому пешком, ему потребуется теперь не больше двадцати минут. Поправив лямки своего заплечного мешка, он не спеша зашагал по заснеженной улице.
Ему опять повезло. Уйдя от Веры полный обиды и злобы, Анатолий не подумал о том, что комендантский час еще не кончился. Мог бы, конечно, нарваться на патруль, и тогда наверняка пришлось бы проболтаться несколько часов в комендатуре, а выйдя из нее – опрометью мчаться на Финляндский вокзал, чтобы вовремя вернуться в свою часть. Но вот не нарвался же, и теперь в его распоряжении целый день.
На мгновение Анатолия осенила дерзкая мысль: «А что, если самовольно удлинить отпуск и угодить в лапы комендатуры с просроченным отпускным свидетельством? Может быть, в этом и заключается выход из создавшегося положения? Проторчу три-четыре дня на гауптвахте, а потом, когда нашего батальона уже не будет на прежнем месте, меня направят в другую часть…»
Но он тут же спохватился: при строгостях военного времени таким образом недолго схлопотать приговор трибунала.
«Это не выход, нет! – с горечью подумал Анатолий, и ему стало жалко себя: – Молодой, красивый, только начинающий жить, а вот обречен на смерть. „Невский пятачок“ – верная смерть!..»
Анатолий достаточно наслушался рассказов об этом страшном месте. На «пятачке» все ходят под смертью: и комбаты, и рядовые, и те, кто в окопах первой линии, и те, на кого возложено строительство переправ через Неву.
Вспомнилось, что Вера, стараясь унизить его, назвала фамилию какого-то капитана, удравшего из госпиталя, не долечившись, чтобы поскорее вернуться туда, на Неву. Анатолий постарался сейчас вспомнить эту фамилию. И вспомнил: «Капитан Суровцев!» Этот капитан представлялся ему тупым, ограниченным болваном, не умеющим ценить жизнь. «Что изменится от того, что одним Суровцевым будет меньше или больше на земле? – подумал Анатолий со злой усмешкой. – Такие люди рождаются и умирают, как трава. Но я!..»
И, как всегда в подобных случаях, мысль Анатолия стала развиваться в особом, именно ему свойственном направлении. Он был далек от того, чтобы думать о себе как о человеке, который хочет словчить, купить жизнь ценой обмана, подлога. «О нет! – уверял себя Анатолий. – Я не ловкач и не трус! Если бы от моего пребывания на этом „Невском пятачке“ зависела победа, я конечно же добровольно бы вызвался идти туда! Но стать жертвой слепого случая? Оказаться под угрозой неминуемой смерти только потому, что какой-то штабной бюрократ, сам не нюхавший пороха, остановил свой выбор именно на том батальоне, в котором служу я, а не на другом, где числится, скажем, тот же Суровцев? Увольте от такой несправедливости! Суровцеву наверняка все равно: жить или умереть. Он и после войны, если уцелеет, будет продолжать по-прежнему свою никчемную, растительную жизнь. А я способен принести огромную пользу стране, стану выдающимся архитектором, возведу десятки зданий, из которых некоторые, может быть, прославятся на весь мир, и тогда, так же как и мой отец…»
На этой мысли Анатолий споткнулся: через несколько минут ему предстояла встреча с отцом.
Он пробыл с ним вчера не больше получаса. Сказал, что должен немедленно отыскать Веру. Анатолию показалось странным, что отец так охотно, даже радостно согласился расстаться с ним. У старика какая-то патологическая привязанность к Вере! С каким неподдельным восхищением рассказывал он о том, что Вера навещала его! «А что в том удивительного? – размышлял при этом Анатолий. – Она влюблена в меня и, чтобы узнать что-нибудь обо мне, пойдет хоть на край света… А я? – задал он себе вопрос. – Я-то люблю или любил ее когда-нибудь? Был ли искренен с ней? Да, был. Один раз. Один только раз…»
И Анатолий вспомнил, как там, на чердаке, в той страшной избе, Вера спросила: «Ты не бросишь меня?» В тот момент он внезапно ощутил, что все прежние его отношения с Верой были не просто флиртом, не просто «ухаживанием», но любовью, подлинной любовью. Это чувство внезапно переполнило его и вырвалось наружу бурным потоком слов. Задыхаясь от волнения, он уверял ее, что если они останутся живы, то не расстанутся никогда. Вера сказала ему то же самое, только напомнила с грустью, что временная разлука, по-видимому, неизбежна: ведь он уйдет на фронт, но она будет ждать его…
А потом?.. Потом послышались те тяжелые шаги по скрипучей лестнице… Бьющий в глаза луч фонаря, и крик Веры, и острая боль в паху от удара чудовищно громадным, кованым солдатским сапогом… И этот Данвиц, и Кравцов, и Жогин…
А теперь вот Вера выгнала его. За что? Только за то, что он хотел побыть с ней еще три-четыре дня!
«Но что же я скажу отцу? – спросил себя Анатолий, уже подходя к своему дому. – Он наверняка начнет расспрашивать о Вере. Сказать, что не встретил ее? Не нашел? Но где же тогда провел целую ночь?..»
И снова все вдруг стало ненавистно Анатолию. И этот холодный, настороженный город, и Вера, и
