– А ты не только наркоман,– продолжал веселиться Крупеня,– ты еще и романтик…
– А в Антарктиду с очередной экспедицией поедешь? – спросил Вовочка.– На полтора года…
– Хоть завтра.
Олег еще не знал, что этот ничего не значащий с виду разговор мог определить его судьбу. Экспедиция в Антарктиду – давняя мечта редакции. Но пока ничего не получалось. На все слезные, просительные бумаги было несколько интеллигентных вариантов ответа: число людей ограничено, нужны только специалисты… Рейс связан с определенными специфическими трудностями… И самый оптимистичный: вот будут следующие экспедиции, тогда посмотрим. Олег слышал об этом, поэтому предложение Вовочки воспринял как предложение игры: а в Антарктиду хочешь? А на дно океана? А в космос? Так этот разговор воспринимал и Крупеня, Оба не знали, что вопрос о корреспонденте в антарктическую экспедицию сегодня был решен.
Элементарно, одним дружеским звонком. И сделал это облюбованный Вовочкой перспективный зам. Воистину цены этому человеку не было. Он был вездесущ. Он знал всех и вся. И всюду имел ходы. Он смеялся как младенец, читая переписку редакции с разными учеными дядями. А потом сказал: «Подвинь мне телефон». И в минуту все устроил. Вовочка рассказал это Крупене и Олегу, почему-то нахмурив брови.
– Это феноменально,– говорил он.– Феноменально! – Нахмуренные брови противоречили и восторгу, звучавшему в голосе, и высокой оценке деяния, но… Но что ни говори, а это и ему, Владимиру Цареву, нокаут, значит, его положение и его связи, извините, ничто? Будь Вовочка только себялюбец, он бы задумался, брать или не брать такого ловкача в одну упряжку. Но он был человек мудрый и понимал – такого именно и надо. Этот не будет мешать ему там, где мешает Крупеня. Ему это просто неинтересно, но он даст газете то, чего Крупеня, даже родившись заново, дать не сумеет.
– Такой человек в наше время – клад,– подвел итог Вовочка.
Олег и Крупеня молчали. Олег – потому, что реальная возможность уехать потрясла его, и сейчас он думал, как это все будет, и правильно ли это, и не трус ли он просто-напросто, если отбросить всю соблазнительность командировки… Крупеня же думал, что почти все бумаги, которые до сих пор отсылались по инстанциям, писал он. И звонил он туда несчитанное количество раз. И подружился на этом деле с милейшим Антоном Павловичем, потому что как будешь другим, если у тебя такое имя и отчество? И милейший Антон Павлович доказал ему бесполезность новых попыток в этом деле. «Не время, не время, не время»,– мурлыкал он в трубку. Когда это было? Всего месяц назад… Крупеня почувствовал себя старым и больным. И тогда Вовочка посчитал возможным снять напряжение… Разулыбался и подарил анекдот:
– Мальчик спрашивает у отца в зоопарке: «Папа, почему у жирафа такая длинная шея?» – «Видишь ли, сынок,– отвечает отец,– у него голова так далеко отстоит от туловища, что без длинной шеи ему просто не обойтись…»
Принесли на подпись готовые полосы.
– Тебе никто этого не скажет. Никто,– резко сказала Светка.– Ты из тех, кому говорят только комплименты. А в этой ситуации все будут сравнивать тебя и Тасю и понимающе разводить руками.
– Светуля! Ради бога! Я не меньше тебя…
– Да, знаю. Мучаешься, терзаешься… Ты же порядочная. Ты хорошая.
–Сколько иронии!
– Не нужен он тебе. Вот о чем ты не подумала. Отогреешься, отдохнешь и увидишь, что он – человек, с которым тебе не интересно.
– С ним интересно, Светка…
– Да перестань ты цепляться к последнему слову и на него отвечать. Ты пойми главное, что я хочу тебе сказать.
– Я не знала, что ты ханжа.
– Совсем я не ханжа! – закричала Светка.– Если б ты знала, как часто мне хочется прописать людям любовное приключение как лекарство. Сколько дистоников, неврастеников это спасло бы. Как надо сорокалетней женщине плюнуть на немытые тарелки, на неглаженое белье, на неприятности по работе и сбегать на свидание к чужому мужу. Сразу два исцеления. Спасение от двух бессонниц…
– Ну вот и прописывай…
– И буду… Все прекрасно, Мариша, что делает личность здоровой, смелой, уверенной в себе. Что толку от верности, если никому от нее нет радости? Но ведь у тебя другой, противоположный случай. Тебе на минуту стало хорошо, а потом вам всем будет плохо… Очень плохо. Ну как ты этого не понимаешь?
– Будет хоть что вспомнить… И мне, и ему…
– Не паясничай! Ты так не думаешь. Мариша, прости меня! Но если я тебе не скажу, тебе никто не скажет правды.
– Кроме меня самой, Светка. А я себе еще и не то говорю…
– Ну слава богу. Должна же ты носить в себе противоядие от всеобщего обожания.
И они замолчали. Мариша закрыла глаза. Пусть Светка считает, что только она все понимает. В двадцать пять лет это нормально. Вот даже любовь хочет ввести в арсенал медикаментов. Откуда ей знать, дурочке, что любовь для израненной души в такой же степени бальзам, как и яд. Все сожжено, и уже нет вчерашних, позавчерашних вкусов и представлений, и самым главным, самым важным становится человек, который сумел пробиться к тебе сквозь твою собственную немоту, глухоту, неподвижность. Ах, он не комильфо? И славу богу! Не так воспитан? Еще лучше! Он и не физик, и не лирик? Да как вы не понимаете, люди, что это-то в нем самое интересное!
Светка смотрела на сестру. Та закрыла глаза, сжала губы и стала похожа на отца. У него во сне всегда такое сосредоточенно-серьезное лицо. И у Сени тоже. А когда они с открытыми глазами – все разные. У папы глаза добрые и виноватые. У Мариши – как праздник. Она помнит: умерла бабушка, Мариша стояла у гроба, и из ее неприлично сверкающих глаз падали громадные сверкающие слезы. И все на нее смотрели и говорили: «Ах, какая красавица!» А у Сени глаза колючие. Возможно, это из-за очков, но, скорей всего, так оно и есть. Сеня действительно колется. Они с отцом антиподы. «Человеку не хватает доброты и великодушия» – это отец. «Человеку не хватает злости и убежденности» – это Сеня. Мариша вся из папиной доброты и виноватости. А что же у них от мамы, от Полины? Вот этого и не скажешь сразу.
– А Полина бы на меня не стала топать ногами,– тихо сказала Мариша.
– Я сейчас как раз думала: что у нас от нее? Я вот ее родная дочь, а не знаю…
– Какая там ты родная дочь! – вздохнула Мариша.– Это я ее родная дочь. А ты подкидыш… Ты на улице росла, тебя курица снесла…
– Болтай, болтай… А я знаю, что у меня от нее – решительность… А ты размазня. В папу. Клубничное желе на блюдечке…
Позвонили в дверь. И обе они подумали об одном – пришел Олег. Светка смотрела строго и понуждающе. Мариша прижала руки к груди и с счастливо- отчаянной улыбкой пошла открывать. За дверью стояла Ася. Они втащили ее в комнату, обрушив на нее искреннюю радость, смешанную с облегчением, что пришла именно она. Ася подняла на Светку смеющиеся глаза, от которых мелко разбегались морщины.
– Между прочим, душенька моя, приходила в редакцию некая Клюева, велела рассказать о тебе миру.
– Только посмейте! – закричала Светка.
– Ладно,– махнула рукой Ася.– Это я так…
– Почему же так? – сказала Мариша.– Светка стоит того…
Ася покачала головой – не надо, мол, при ней. Она уже жалела, что так неожиданно брякнула, не ожидала так поздно встретить здесь Светку, а эту бумажку с данными увидела перед самым уходом. Она была небрежно засунута под стекло на Калином столе, и изящной каллиграфией Кали на ней было начертано: выяснить, что за особа…
Особа хлопала глазищами. Неужели правда, что Клюева ездила в редакцию? Как она сумела? Она представила себе перекопанный двор нового дома, шатающиеся, проваливающиеся дощечки железнодорожной платформы. Сумасшедшая баба! Хочешь не хочешь, а надо к ней ехать. Тьфу ты, будь она неладна, эта Клюева.
И Светлана убежала, а Мариша стала кормить Настю, вернувшуюся из Дома пионеров. Девочка поставила перед тарелкой книгу – вот так всегда, но сегодня Мариша не сердилась, села поближе к Асе.
– Ты только не волнуйся. Все у тебя будет хорошо. Вовочка с какого-то перепугу наломал дров, но в сущности – он свой парень. Он понял и поправился.
Ася поморщилась.
– Знаешь он кто? – спросила она.– Фокусник. Мною он сработал, как шариком. Хоп – и в шляпе.
– Брось! – искренне возмутилась Мариша.– Он не такой. Он на самом деле вырабатывает линию поведения, в чем-то ошибается, но я не сомневаюсь, что в принципе он порядочен и ему уже неловко из-за всей этой истории.
– Ах, перестань! – сморщилась Ася,– Как мы его хорошо понимаем! Ведь он у меня даже не спросил, что произошло? Ему неважна суть дела, истина, его волнует одно – как он с этой истиной в паре выглядит. Разве во мне дело? Ведь у него все второстепенно! Газета, люди, драмы – все на втором плане. Подходит
или не подходит к носимому им костюму? Вряд ли я сработаюсь с ним… У нас разные точки отсчета.
– Недоразумение,– горячо повторяла Мариша.– Недоразумение. Просто тебе не повезло, а ему не хватило сообразительности. Так, Асенька, бывает… Человек – существо слабое, ошибающееся…
– Он не слабый, Мариша. Он способный. Он неглупый. У него бездна достоинств. Только ему на всех наплевать. Он утешается только самим собой. Помнишь, Светка на твоем новоселье говорила: вы самоудовлетворяющиеся. Я тогда даже возмутилась! О чем это она? Мы не такие! А мы такие… Такие в глазах окружающих, потому что впереди пишущей братии – вовочки. И пишем мы – для себя. Читателю со стороны давно это видно. Видно, как наплевать вовочкам на всех и вся, на меня, на тебя, на родителей, на землю, на родину. Извини, это не пафос – это формулировка. Эти блестящие, якобы современные мальчики сами себя вычислили, на весах себя взвесили, они не ходят как люди, они собою двигают, как в шахматах. Их порядочность – тире подлость, их талант – тире проституция, их работоспособность не что иное, как жадность. И Вовочка кликал себя «шестидесятником», а обернулся дерьмом.
Мариша смотрела на Асю с ужасом.
– Но ведь такого, как ты описала, нельзя звать в дом! С таким нельзя здороваться. А он у меня ест и пьет… И я, клянусь тебе, я не вижу в нем ничего страшного.
– Прозрей,– сказала Ася.– Открой сомкнуты негой очи… Постижение правды стоит некоторых неудобств. Будешь пить чай с рядовым составом.
– Ладно, ладно,– сказала Мариша.– Хватит о нем. Ты скажи, как дома?
– Нормально. Хотя я всех перепугала своим появлением.
– Аркадий обрадовался, да?
– Наоборот. Гнал назад! За долгие годы жизни со мной он, оказывается, все-таки понял главное в нашем деле: надо сначала доказать свою правду, а потом
