Иванович Сычев. Умер 15 сентября 1941 года. Пятнадцатого родился – пятнадцатого умер… Ясно?
– Не умер, возможно, – тихо сказал Илья.
– И это будет очень радостно, – весь расплываясь какой-то уж совсем детской улыбкой, сказал Иван.
– Где она живет?
– Рядом с теткой Полькой. Тю! Что это я говорю! Есть у нас одна обрубленная улица, не подъехать, не подойти без поллитры. На ней. Ты так прямо и пойдешь?
– Не представляю, – растерянно сказал Илья. – Я ведь абсолютно ни в чем не уверен. О ставке вообще не сказано ни слова. И дорога, твоя мама говорит, далеко. Но посмотреть, познакомиться надо. Понимаешь?
– Еще бы! – Ваня тер бычковатый круглый лоб, старательно собирая на нем какое-то подобие морщин. – Слушай. Поселись у тетки Польки. А? В гостинице мест нет, стрелковые соревнования…
– Но есть ведь… – поправил его Илья.
– Тебе что, на самом деле собрать соревнования? Так я мигом! Позвоню на шахты, и через два часа мне гостиницы не хватит…
– Не надо, – засмеялся Илья. – Ты меня порекомендуешь этой женщине или как?
– В комсомоле на учете ее дочка сидит. Я ей официально предложу. Она девица огорченная, у нее жених сбежал, так что ей даже будет приятно хоть в одном доме с мужчиной, извиняюсь, переночевать… Хоть ты и при кольце… – И вдруг, озорно сверкнув глазами, добавил: – Сними, а? Тебе ведь все равно, а ей приятней… Поживешь у них два денька, в понедельник расскажешь. А то я к тебе в воскресенье прикачу, смотаемся на ту дорогу.
И Илья, удивляясь своему подчинению, снял и спрятал в нагрудный карман обручальное кольцо.
– Другое дело! – сказал Ваня. – И не смущайся. У них дом большой и часто ночуют приезжие. Сад, душ во дворе, телевизор… Это тебе не гостиница. И дед у них, лет ему сто, он сам не знает сколько, все никак не умрет… – Иван внимательно посмотрел на Илью. – Ты чего скис? Не дрейфь…
– А ты не трепись. Я во все это не верю.
– Ладно, ладно. Я молчу. Одно обидно, думал, мы с тобой вместе рожались, но ты меня постарше почти на год…
– Не я, а – он, – сказал Илья, показывая на бумажку. – Я, между прочим, по документам тридцать девятого года рождения. Майский.
– А я в августе… – почему-то обрадовался Иван. – Но это не важно, ты иди погуляй. А к шести заходи ко мне, Томку я к себе приглашу… – Он помахал Илье рукой и, вздохнув, сел за свой начальственный стол.
Выйдя, Илья увидел переполненную приемную; вся изнервничавшаяся секретарша, опалив Илью ненавистью, громко бросила ему вслед:
– Слава Богу! Ушел. Деятель бородатый. Только ему вроде нужно…
Илья вышел на пыльную площадь. У горкома стояло такси.
– Не покажете мне окрестности? – наклонился он к опущенному стеклу.
– Чего? – возмутился шофер. – Делать нечего, что ли?
– Вы знаете, действительно нечего ближайшие два часа. И хотелось проехать в сторону Константиновки.
– Я так не вожу, – сердито сказал шофер.
– Какая же вам разница? Я же плачу!
– Три рубля! – отрывисто сказал шофер.
– Ну и что? Три так три, – согласился Илья и сел рядом.
– Поехали? – удивился шофер и, посмотрев на Илью насмешливыми глазами, добавил: – Только я счетчик закрою, чтоб тебе не так обидно было. Идет?
И снова Илья подивился этой откровенной, то искренней, то нагловатой, манере общения. Водитель засунул в счетчик путевой лист.
– Вот и гляди теперь по сторонам ровно на три рубля. Так ты хочешь в Константиновку? Поехали! – И, взметнув облако густой жирной пыли, такси уехало…
Девушка протянула Илье вялую, безжизненную ладонь.
– Тамара, – сказала она.
– Ну вот и ладно. Принимай гостя. Покажи волжанам, как это хохлушечки умеют.
Илья с удивлением посмотрел на Ивана. Что сталось с человеком? Голос начальственно тверд, и взгляд без пацанячьей растерянности, и даже вполне естественно возникла на лбу морщинка. Неужели это так его Тамара преобразила? Вроде не та фигура. Сонная, застывшая…
– Так мы пойдем, Иван Петрович? – бесцветно спросила Тамара.
«Понятно, – сообразил Илья. – Он же сейчас Иван Петрович». И он понимающе улыбнулся начальнику милиции. И Иван, чтоб не видела Тамара, тоже улыбнулся, даже слегка подмигнул круглым серым глазом: мол, мы с тобой – одно, а она – другое… Соблюдай дистанцию, и будет порядок. Илья вышел с Тамарой на площадь, а на пороге гостиницы стояла бойкая администраторша. Она очень удивилась, когда Илья вернул ей ключ от номера. И теперь, видя его вместе с Тамарой, откровенно качала головой.
– Домой? – спросила она Тамару, хотя куда еще после работы могла идти девушка. – С гостем?
Илье стало неловко: вот теперь из-за него наплетут еще чего зря на девчонку, но той вроде все было безразлично. Она топала рядом, низенькая, тяжеловатая, и Илья не знал, о чем с ней говорить. Тамара вела его узенькими переулочками, люди жили здесь тесно друг к другу, часто из двора кто-нибудь подходил к забору, и Тамара отвечала на разные вопросы:
– Здравствуй, Тома! Чи живой ваш дед?
– А товарища, Тома, ведешь не нашего? Или я кого не признаю?
– А твой не объявился? Сукины дети – эти современные парни.
Илья видел: вопросы – предлог. Просто всем интересно на него поглядеть, и снова он удивился этому несдерживаемому любопытству. И где-то глубоко слабым ростком образовалась мысль: «Я совсем другой». Мысль была такая беззащитная, что Илья не знал, что с ней делать. То ли уверовать в нее без остатка, – тогда смотри на все с юмором, ничего в этой истории нет, чтоб относиться к ней серьезно, – то ли придушить ее, мыслишку. Какой же ты, к черту, другой? Ты такой же, как они. И перегнувшаяся через забор женщина – твоя троюродная тетка, а круглолицый парень с косо повисшим на глаз чубом – твой, извините, кузен?
Они вышли на бугор, и сразу резко запахло больницей. В чахлом садике ходили в больничном обмундировании мужчины и женщины, ходили чинно, как в фойе театра.
– Нам сюда, – сказала Тамара.
Потом они шли по улице, короткой и тихой. Солнце уже заходило. Сейчас оно лениво лежало на крыше единственного здесь трехэтажного дома. Спиной к нему на венском стуле сидела старуха, положив руки на причудливую, с лошадиной мордой, палочку. Лошадь насмешливо выглядывала из тяжелых старухиных ладоней.
– Здравствуйте, Мокеевна! – кивнула Тамара, а Илья будто зацепился за невидимый барьер. Он стоял перед старухой, размахивая полосатым чемоданчиком, сжавшись, как для удара…
– Проходи, – сказала Мокеевна. – Не засти свет. Старух не видел?
А Тамара стояла уже у калитки соседнего дома и ждала Илью. В невидимой преграде образовалась щель, и как-то боком Илья просунулся в другое пространство, где не было старухи, насмешливой лошади, ленивого солнца, лежащего боком на крыше… Тамара звякнула щеколдой, и они вошли во двор.
Тетка Полина собрала ужин. Они сидели за большим столом в пристроенной к дому кухне. Печь была накрыта газетами и вся уставлена разными банками.
– Летом мы топим во дворе, – пояснила Полина, внося на сковороде картошку.
Илью посадили у открытого окошка, и он тут же увидел лежащего у стены на высоком помосте старика. Дед был укрыт теплым стеганым одеялом. Маленькая усохшая голова с хилым венчиком белых волос лежала на высоких цветастых подушках. Полина положила старику на грудь фанерку и прямо через окно подала стакан киселя. Дед неожиданно цепко ухватился за стакан и сам подтянулся вверх.
– Морока с ним, – сказала Полина. – Уже десять лет не встает. А телевизор смотрит. – Илья увидел, что в углу кухни, прямо напротив старика, стоит телевизор. – Что там он понимает, неизвестно, но включаем каждый день.
Полина говорила спокойно и громко, а старик равнодушно пил кисель.
– Он что, не слышит? – тихо спросил Илья.
– А кто его знает? – ответила тетка. – Иногда неделями молчит, а то как что ляпнет…
И снова у Ильи возникло то ощущение преграды, которое было там, на улице. Собственно, что, он разве не знал об этом? Есть даже такая расхожая метафора: между ними выросла преграда. Не знал. Не знал, что это так реально, раз – и ты в другом измерении, кричи не кричи.
– Вы ешьте, – с обидой сказала Полина. – Или невкусно?
– Я ем, ем, – торопливо ответил Илья.
Тамара, подперев ладонью щеку, ела так же уныло, как жила. Илье было ее жалко, как ему всегда бывало в детстве жалко игрушек, из которых он сам вынимал заводной механизм. Только-только вертел головой медведь, постукивая по барабану, а тут замер с раскрытым плюшевым ртом и не донесенной до барабана палочкой. Рыдая, Илья вставлял все по старым местам, но никогда ему не удавалось оживить игрушку. Это умел только отец… А Тамара уже не ела, а смотрела куда-то в сад. И Илья подумал, что сейчас она похожа на Жанну Самари, но лишенную цвета и жизни. Оказывается, и так бывает: картина живее человека!
– Вы похожи, Тамара, на одну женщину с очень известной картины…
Но она не спросила с какой. А только вздохнула и стала собирать посуду.
– Спасибо, – сказал Илья. – И не беспокойтесь обо мне больше. Я погуляю, покурю… А вы распоряжайтесь своим временем, ради Бога.
Тамара пожала плечами и ушла с тарелками; Полина пошла кормить поросенка; дед, сложив на фанерке по-покойницки руки, разглядывал Илью.
– Ты ей про какую картину говорил? – спросил он отчетливо, хоть и тихо.
От неожиданности Илья поперхнулся:
– Картину? Ренуара. Жанна Самари.
– Не видел, – сказал дед. – Он кто, Ренуар?
