— Выпила.
— Проклятье, Джонс. — Он встал и взял ее лицо меж ладоней, больно сжал его и разглядывал с такого близкого расстояния, что ее глазам хотелось отвернуться. — Сколько тебе лет?
Она отпрянула назад, но не смогла вырваться из его захвата.
— Какое это имеет значение?
— Большое. — Его захват был крепким. — Чертовски большое. Эх, Джонс, Джонс, я знаю… знаю. Я вошел в твою жизнь, вообще первый мужчина. Я не должен был этого делать; л знал, что для тебя это значит больше, чем для меня… чем для меня могло значить. Джонс, ты ведь совсем молода; а сейчас ты отбрасываешь весь свой здравый смысл и идешь за мной без всякого настоящего повода, вообще без всякого повода. Ты даже не знаешь, чего тебе хочется, кроме того, что ты не готова отвязаться от этого первого раза и стать как весь остальной мир. Если ты хочешь, чтобы я тебя любил, я буду это делать. Или можешь спать вон в той кровати, пока все не кончится. Но в любом случае я опять доставлю тебя туда, где ты была.
Она слушала; ее лицо охватывало то жаром, то холодом. Глаза уже готовы были разразиться слезами, но потом она просто отодвинула эту боль прочь, захлопнула над ней крышку и уселась на нее сверху — так, как она этому научилась. Слезы бесполезны, Джонс. Реальный мир никому ничего не дает; кто сказал, что дает? Он только мил, будь он проклят.
Она подняла ладонь и ласково и серьезно положила ее на его руку.
— Мондрагон, ты и впрямь высокого мнения о себе, правда?
Он чуть отпрянул назад и опустил руки. Кажется, теперь на его лице выступила легкая краснота.
— Ну, — сказала она и овладела этим маленьким обломком власти, — чего ты достиг, так это ввел меня в ужасное смущение этими бродягами там снаружи, которые знают мое лицо, и всем остальным. И тем, что так мило назвал этим Галландри мое имя. Сердечное спасибо.
— Они ничего тебе не сделают.
— Если ты так думаешь, ты моложе, чем я.
— Они не интересуются тобой.
— Ну, теперь заинтересуются. Я очень мило ввела в смущение мальчиков Джонни и Хэла.
— Почему же ты тогда вообще вметалась, проклятье?
— Я уже тебе сказала. Нет, ты мог бы представить меня красиво. Мог бы сказать: Хэй, это Джонс, все в порядке; если вам что-то нужно сделать, вы только ее позовите. Но ты не захотел этого сделать. А теперь мы сердиты друг на друга.
— Ну, ты сама этого добивалась. Я же говорил, чтобы ты не вмешивалась в мои дела.
— Ну, а что сделал бы ты? Просто дал бы уйти человеку с треснутым черепом в чужом городе… и с животом, набитым моим завтраком, могу добавить!
Он схватил ее за руки, рванул вверх со стула так, что она встала на ноги, и встряхнул.
— Джонс, это не игра!
— Именно это я и пыталась тебе сказать.
— Джонс, ради Бога!
Альтаир задрожала. Она не знала, почему, но дрожь охватила все ее мышцы. Возможно, причина в его руке, которая так сжала ушиб на ее руке, что ее до костей пронзила боль.
— Что нам с тобой делать?
— Я ничего не сделала. А ты для начала мог бы перестать ломать мне руку.
Он отпустил ее, приподнял рукав ее халата и осмотрел место. На ушибе были отчетливо видны следы пальцев.
— Боже мой, мне жаль.
— Хэй, все уже хорошо. — Она подняла руку и погладила его по щеке. — Все хорошо. — Вино и двойное виски давали о себе знать, все вокруг стало размытым. Альтаир дрожала и, прищурясь, смотрела на Мондрагона. Ее взгляд на этот раз, возможно, действительно скрестился с его. — Мне это нипочем.
Он схватил ее и поднял. Она вскрикнула — уверенная, что никому не поднять ее, не уронив — и так крепко обвила его шею, что он и в самом деле потерял равновесие. Они, спотыкаясь, прошли через комнату, а потом действительно упали и приземлились на кровать; и он опустился на нее, сжав ладонями ее бока,
— Проклятье, Джонс!
Она лежала и, щуря глаза, смотрела на Мондрагона, а в голове все кружилось от вина. Он поднялся, стянул с ее тела банный халат и откинул одеяло.
— Лезь!
Она нырнула под одеяло. Он набросил одеяло на нее и ушел.
— Куда ты пошел? — Она была по-настоящему сбита с толку.
— Хочу напиться, как ты, — сказал он.
— Ох, — сказала она. Ох. Когда это опустилось в ней. Потом оно легло в ее внутренностях и причиняло боль, так что она повернулась набок и обхватила чересчур туго набитую подушку. Альтаир отрешенно смотрела, как он налил себе еще один стакан вина, взял с собой бутылку и сел на чрезмерно мягкий стул. Когда стакан опустел, он наполнил его снова.
В его лице уже не было веселой легкости. В шикарных одеждах, и здесь, в таком месте, оно выглядело очень серьезным и задумчивым. Он уже не был тем мужчиной, с которым она познакомилась на улице, мужчиной, который смеялся и в глазах которого танцевали искорки веселья. Он был человеком, которого боялись Галландри, вот именно. Он был человеком, которого боялись многие люди. Было в нем что-то такое.
Наконец, он лег. Альтаир почувствовала, как под ним прогнулся матрац, проснулась и целый головокружительный миг пыталась вспомнить, где она и почему лежит на чем-то мягком и спокойном, а сквозь высокие окна падает тусклый дневной свет. Потом все снова вспомнилось, и она посмотрела на Мондрагона; но он лежал на спине с закрытыми глазами, и она почувствовала, что ему хочется побыть наедине с собой.
Какое-то время она лежала с открытыми глазами и смотрела через комнату на стол, на котором стоял почти пустой винный графин.
Он доверяет Галландри, подумала она, перебрав в уме все: отсеки ее сознания функционировали даже тогда, когда сама она была одурманена. Пытается уснуть. Возможно, у него что-то болит. Он говорил о какой-то барже сегодня вечером и пытается отдохнуть, пока еще есть возможность.
Любить меня? Он не ребенок. Он мысленно полностью занят чем-то, точно; он делает все, чтобы я оставалась спокойной, но в принципе не хочет, не хочет меня; ему не может быть нужен ребенок, который бегает за ним, не может быть нужна какая-то сумасшедшая, которая гуля-ючи приходит сюда и делает Бог знает что, да еще в самое неподходящее время. Ты довела его до того, что он кричал, Джонс; а ведь он не из тех людей, что громко кричат, и теперь вот напился до глухоты и слепоты.
Это ты наделала ему забот, Джонс.
С кем ты связалась, а? С мужчиной, который боится закона. С мужчиной, у которого опасные друзья и еще более опасные враги.
Она закрыла глаза и снова отплыла в неопределенное ничто, полное внутренней боли.
А проснулась в темноте и путанице ног и рук, своих и его, когда кто-то забарабанил в дверь.
— Слышу, слышу! — крикнул в ответ Мондрагон, приподнимаясь на руках над Альтаир. — Погодите чуть-чуть, черт бы вас побрал! — И случайно положил ладонь на тело Альтаир. Он ощупал ее вплоть до лица и погладил. — Прости, прости.
Она сонно потрогала его руку.
— Все в порядке. Со мной все нормально.
Его ладонь соскользнула к ее плечу, а потом снова погладила щеку. Рассеянно наигранная любовь.
— Проклятье. Надо вставать. Надо отправляться. Давай! Он слез с кровати, оставив после себя лишь сквозняк.
Альтаир было тяжело шевелиться. Протестовал каждый мускул; не одна сильная боль, но много
