тому же эйзи, и все, чему он научился, только и говорило, что его реакции обусловлены, его знания ограничены, его рассуждения потенциально ошибочны. (Никогда не беспокойся о своих лентах, мягко разъяснял ему Джордан. Если ты решишь, что ты в беде, приходи ко мне и расскажи, что ты думаешь, что ты чувствуешь, и я найду для тебя ответ: помни, что у меня твои таблицы. Все в порядке.)
Тогда ему было семь. Он плакал на руках у Джордана, и ему было неловко, но Джордан поглаживал его по спине и обнимал его так же, как обнимал Джастина, называл его своим другим сыном и уверял, что даже рожденные мужчины совершают ошибки и испытывают стыд.
От этого он чувствовал себя и лучше и хуже, когда узнал, что рожденные люди покинули старую Землю, и что когда Ари решила, что он должен появиться, она проделала нечто в таком же духе. Пробы и ошибки. В этом и заключался для семилетнего смысл буквы Х в его номере.
Тогда он не понимал, что это означало невозможность для Джордана выполнить свои обещания, что его жизнью распоряжалась Резьюн, а не Джордан. Он уцепился за «мой другой сын», и эти слова стали для него как свет и воздух, как новый уровень существования.
Когда же ему и Джастину было уже двенадцать, Джастин стал интересоваться девочками и уже подрос достаточно, чтобы убедиться, что секс сильно меняет ситуацию.
— Почему? — спросил он Джордана, и Джордан повел его на кухню, обняв рукой за плечи, и объяснил, что Альфа постоянно изменяет инструкции, заложенные в лентах, что он исключительно талантлив, что его тело развивается и что на самом деле ему следует отправиться к эйзи, который специализируется на этих вопросах.
— А что, если я сделаю какую-нибудь беременной? — спросил он.
— Не бойся, — ответил Джордан, и тогда он прекратил расспросы, но впоследствии убедился, что зря. — Ты просто не можешь спутаться с кем-нибудь из этого Дома. У них нет лицензии.
Он был ущемлен в правах. И подумал, что это отчасти даже смешно.
— Это потому, что я — Альфа? Ты хочешь сказать, что с кем бы я ни отправлялся в постель, та…
—… должна иметь лицензию. Это исключает всех девочек, твоих сверстниц. А я бы не хотел, чтобы ты переспал со старой тетушкой Мэри, ясно?
Это было смешно только наполовину. Мэри Уоррик была дряхлая, омоложение уже практически не помогало.
Позже стало не так уж смешно. Было трудно оставаться холодным, когда девица Карнат совала руки, куда не следовало, и хихикала ему в ухо, и найти в себе силы произнести:
— Прошу прощения, сира, я не могу.
Тогда как Джастину, бедному Джастину доставались девчачьи хихиканья и увертки, потому что он был членом Семьи, а с эйзи Джастина можно было играть в открытую — или можно было бы, если бы только он был Бета.
— Ты не можешь одолжить его мне? — спросила Джастина напрямую Джулия Карнат в присутствии самого Гранта, тогда как Грант прекрасно знал, что Джастин сам ухаживает за Джулией. Грант готов бы провалиться сквозь землю. Но тем не менее он отошел с приличным и невозмутимым видом, старательно держался совершенно спокойно, позже, когда Джастин мрачно признался, что Джулия отшила его.
— Ты — красивее, — жаловался Джастин. — Ари сделала тебя прекрасно, черт возьми. Какие у меня шансы?
— Я предпочел бы быть на твоем месте, — ответил он тихо, впервые осознав, насколько это правда. И он плакал, насколько он помнил, второй раз в жизни, просто плакал, сам не понимая, почему, за исключением того, что Джастин задел его нервы. Или ленточные структуры.
Поскольку в нем были и те, и другие.
После этого он так точно и не знал, до шестнадцати лет, пока Джордан не показал ему структуры его собственных лент и не стал обучать его передовым разработкам. Он достаточно разбирался в своих ленточных структурах, когда Джордан предложил ему книгу и показал, из чего он сделан, и тем не менее он не обнаружил в них ничего такого, что заставляло опасаться секса.
Но Альфы постоянно самопрограммируются, меняют свое собственное состояние. Это непрерывное балансирование над пропастью хаоса. Ничто не должно доминировать. Уравновешенность во всем.
Или мир обратится в хаос.
Распад функций.
Эйзи, который становится сам себе советником, хочет накликать беду. Эйзи так ужасно беззащитен. И очень вероятно, что он попадет в ситуацию, с которой не сможет справиться, окажется втянутым в игру, правила которой никто не удосужился ему объяснить.
Ах, этот Джастин!
Он протер глаза левой рукой, держа штурвал правой, пытаясь разглядеть, куда он плывет. Он ведет себя, говорил его внутренний голос, как дурак.
Как обычный рожденный человек. Как будто я — как они.
Но ведь считается, что я умнее. Считается, что я законченный гений. Разве что ленты не сработали, и я не такой, каким они хотели меня сделать.
Может быть, я просто не использую то, что имею.
Тогда почему же я не говорил громче? Почему я не схватил Джастина и не отвел его к отцу, если для этого его нужно было ударить?
Потому что я чертов эйзи, вот почему. Потому что все внутри меня превращается в кисель, если кто-то начинает действовать так, как будто знает, что делает, а я теряю голову, вот почему. О, проклятье, проклятье, проклятье! Я должен был остановить его. Мне надо было затащить его с собой в лодку, мне следовало отвезти его к Крюгеру, в безопасное место, и там он мог бы защитить нас обоих, и у Джордана были бы развязаны руки. О чем же он думал?
Что-нибудь такое, что мне не пришло в голову?
Черт возьми, это моя беда, у меня нет ни капли решительности, я всегда стараюсь действовать только наверняка, и в результате не предпринимаю ничего, только исполняю приказания.
… Потому что эти проклятые ленты запустили в меня свои когти. Они не допускают колебаний, они до обалдения, до чертиков убеждены, и ничто и никогда в мире…
… Вот почему мы никогда не решаем сами. Мы знаем нечто, не подлежащее сомнению, чего обычные люди не знают. Вот в чем загвоздка…
Лодка ударилась обо что-то, и палубу встряхнуло; моментально вспотев, Грант быстро и неистово вертанул штурвал, выправляя курс.
В самом деле идиот. Он внезапно все понял, и едва не сделал в лодке дыру, что как раз и случалось с обычными людьми, как сказал бы Джастин, или любой другой. Его мозг работал четко или его занесло в супердрайв, потому что он внезапно ощутил, каково это — быть обычным человеком и вдруг оказаться идиотом как раз в момент осознания всего. Нужно проглотить сомнения и просто идти вперед, как часто советовал ему Джордан. Сомнения — это не от лент. Они от жизни, сынок. Вселенная не рухнет, если ты потерпишь неудачу. Она не рухнет, даже если ты свернешь себе шею. Это произойдет только с твоим собственным миром. Ты понимаешь это?
Мне кажется, да, ответил он тогда. Но это была ложь. До сих пор, пока это внезапно не прояснилось. Я свободен, подумалось ему. Здесь, пока я не добрался до Крюгера, я свободен, я сам собой распоряжаюсь, впервые в жизни. И следом за этим подумал: я не уверен, что мне это нравится.
Идиот. Очнись. Обрати внимание. О, Господи, неужели это возвращается самолет?
Потому что внезапно позади показался свет.
Лодка. О Боже, о Боже, там позади лодка.
Он сильно надавил на регулятор газа. Лодка, задрав нос, рванулась по реке. Он включил огни. Они засияли на черной воде, струи которой закручивались водоворотами; берега, лежащие ближе, чем берега Волги, заросшие жутким нагромождением плакучих ив — деревьев, норовящих развалиться от старости и от гнили, деревьев, сбрасывающих огромные корявые колоды в Волгу. Они куда опаснее для судоходства, чем скалы, так как постоянно плавают.
Лучше уж зажечь огни, рассудил он, чем мчаться вслепую.
Но те, позади, могут быть вооружены. И на катере, более мощном, чем его лодка. Он, правда, был
