Нехорошо, подумал он, а еще подумал, что он пьян. Но каким-то краешком сознания он ощущал потерю ориентации в пространстве, нарушение пространственных связей — ему, скажем, казалось, что Ари находится за тысячу миль от него, ее голос слышен откуда-то сзади, но не прямо сзади, а как-то со стороны, странно и асимметрично…
Это — катафорик. Наркотик для ленточного обучения. Паническое беспорядочные мысли стрелой пронзили его мозг. Стимуляторы действуют слишком быстро, тогда как тело запаздывало, завязнув в липкой атмосфере. Небольшая доза. Он мог видеть. Он мог по-прежнему ощущать, как Арии задирает его рубашку и оглаживает его обнаженную кожу, даже при отсутствии чувства равновесия, при головокружении, при том, что вращалась вся комната. Он выронил бокал и почувствовал холод льда и жидкости, растекающейся по бедру и под ягодицы.
— О, дорогой. Флориан, помоги.
Он куда-то погружался. Но сознание сохранялось. Он попытался двинуться, но волна звуков и ощущений, обрушившаяся на него, привела его в замешательство. Он попытался не доверять ощущениям. Но это было самое трудное. Он вполне сознавал, что Флориан ловит его бокал, что его голова откинута назад, на колени Ари, в углублении ее скрещенных ног, что он снизу вверх смотрит в склоненное лицо Ари, и что она расстегивает его рубашку.
Она была не единственная, кто расстегивал его одежду. Он слышал приглушенные голоса, но слова не долетали до него.
— Джастин, — произнес голос, и Ари ладонями повернула его голову. — Если тебе что-то понадобится, только моргни, — прошептала она, как голос на лентах. — Тебе хорошо?
Он не знал. Он был испуган и пристыжен, и в долгом кошмаре чувствовал прикосновения, чувствовал, что его поднимают и стаскивают на пол с чего-то, на чем он там лежал.
Над ним суетились Кэтлин и Флориан. Именно они прикасались к нему, переносили его, и делали с ним такое, что он осознавал смутно, как бы наблюдая со стороны, но что-то плохое, плохое и ужасное.
Перестаньте, думал он. Прекратите, я не согласен на это.
Я этого не хочу.
Но было удовольствие. Был взрыв чувств, что-то бесконечное, что-то темное.
Помогите мне.
Я не хочу этого.
Он находился в полусознании, когда Ари обратилась к нему:
— Ты ведь не спишь, не так ли? Ты теперь понимаешь? Сверх этого ничего и нет. Удовольствие в этом и состоит. Сверх этого ничего и нет, независимо от того, с кем. Просто биологические реакции. В этом и первое, и второе правило…
— Взгляни на экран.
Прокручивалась лента. Эротическая. Происходящее вторгалось в него и смешивалось с его собственными ощущениями. Ему было приятно, и он сопротивлялся этому, однако он не отвечал за происходящее, он не отвечал ни за что, и не его вина…
— Я думаю, что он выходит…
— Дай ему еще немного. И он прекрасно справится.
Ничего нельзя сделать с тобой, чего не смогут сделать ленты. Так ведь, малыш? Все равно с кем. Биологические реакции. Что бы она ни сделала для тебя…
— Не двигайся…
— Боль и наслаждение, милый, так близки. Ты можешь в минуту дюжину раз пересечь их границу, и боль превращается в наслаждение. Я могу показать тебе. Ты будешь помнить, милый, что я могу для тебя сделать, и ничто и никогда не сравнится с этим. Ты будешь думать об этом, ты будешь думать об этом до конца жизни… и никогда ничего подобного не будет…
Он открыл глаза и понял, что вокруг полумрак, что он лежит голый в незнакомой постели, а чья-то рука поглаживает его плечо, сдвигает прядь волос, упавшую на лоб.
— Ну, ну, просыпайся, — сказала Ари. Это от ее веса придавливался край матраса. Ари сидит одетая, а он…
Его сердце подскочило и заколотилось.
— Я ухожу в офис, малыш. Ты можешь поспать здесь, если хочешь. Флориан позаботится о завтраке.
— Я иду домой, — сказал он и натянул на себя простыню.
— Все, что захочешь, — Ариана встала, освободив матрас, и подошла к зеркалу, демонстративно не обращая на юношу внимания, что действовало на нервы и беспокойно отозвалось в желудке. — Приходи, когда захочешь. — Поговори с Джорданом, если захочешь.
— Что мне полагается теперь делать?
— Что захочешь, то и делай.
— Мне полагается остаться здесь? — В его голосе слышались пронзительные панические нотки. Он знал опасность того, что Ари слышит это, играет на этом, действует в соответствии с этим. Только что в ее словах была угроза. Во всяком случае, он подумал, что была. Ее тон был бесстрастный, без намеков. Ее голос действовал на нервы и на несколько секунд заставил его позабыть о своей припрятанной контругрозе в лице Гранта. — Это не сработает.
— Не сработает? — Ари поправила прическу. Она была элегантна в своем костюме. Она повернулась к нему с улыбкой. — Приходи, когда захочешь. И вечером можешь пойти домой. Кто знает, может быть, мы займемся этим снова? Может, ты расскажешь об этом своему отцу, и у вас все пройдет спокойно. Ммм? Рассказывай ему все, что захочешь. Само собой, я все записала. Так что имеется масса улик, если он захочет обратиться в Департамент.
Он чувствовал, как озноб волнами накатывает на него. Он старался не подать виду. Он вызывающе посмотрел на нее, выпятив подбородок, тогда как она улыбнулась и вышла из комнаты. И долго еще он лежал холодный, как лед, с отвратительными ощущениями в животе, а стрелы боли пронизывали его голову от темени до затылка. Кожа стала сверхчувствительной и местами болела. На руке остались ссадины, следы пальцев.
— Флориан…
Воспоминания вспышкой вернулись к нему: ощущения и образы выплыли из темноты, и он уткнулся лицом в ладони, стараясь их оттолкнуть. Глубокое тайпирование. Лентокадр. Они будут всплывать еще и еще. Он не знал, что проявится. И это так и будет: обрывки воспоминаний, всплывающие на поверхность сознания и на секунду высвечивающиеся, течение слов, и ощущений, и образов, покуда они не перевернутся и снова не затонут в темноте; все разрозненное — просто еще и еще. И он не в силах прекратить это.
Он отбросил простыню и встал с постели, избегая касаться взглядом своего тела. Он забрался в ванную, врубил душ и начал мыться, намыливаясь снова, и снова, и снова, оттирая, не глядя, что-то незримое, стараясьничего не чувствовать, ничего не помнить, ничему не удивляться. Он тер лицо и волосы, и даже рот изнутри надушенным мылом, поскольку не знал, чем бы еще воспользоваться, и сплевывал, и полоскал рот, от острого мыльного привкуса, но ему так и не удалось добиться ощущения чистоты. Оставался запах, который он запомнил, как ее запах. Теперь он и сам пахнул так же и вкус этот застрял у него в горле.
А когда он вытерся досуха в комнате-сушилке рядом с душем и вышел в прохладу ванной, появился Флориан с аккуратно сложенной стопкой его одежды.
— Могу предложить кофе, сир, если ты хочешь.
Вежливый, как ни в чем не бывало. Как будто все происходило не по-настоящему.
— Где бритва? — спросил он.
— На полочке, сир, — Флориан указал на зеркальный угол ванной. — Зубная щетка, расческа, лосьон. Что-нибудь нужно еще?
— Нет. — Он старался говорить ровным голосом. Он думал о том, чтобы пойти домой. Он думал о самоубийстве. О ножах на кухне. О таблетках на стойке в ванной. Но политика вмешается в последующее расследование, в котором все раскроется, а политика проглотит его отца. В тот же момент он подумал о подсознательных импульсах, которые могли быть захоронены в его мозге прошлой ночью, позывах к
