самоубийству. Бог знает что. Любая иррациональная мысль попадала под подозрение. Он не мог им доверять. Вереница тайн-вспышек рассыпалась перед его взором, ощущения, эротические видения, пейзажи, и древнее искусство…
Затем реальные вещи, предстоящие в будущем. Оскорбленный Джордан. Он сам, бездыханный, распростертый на полу кухни. Он удержал образ и попытался придать ему экзотичность: самого себя, едва вышедшего за климатические башни, тело, которое через несколько часов обнаружат при воздушном поиске как клочок белого полотна…
— Простите, сир, кажется, мы нашли его…
Нет, так нельзя. Когда мозг вовлечен в процесс ленточного восприятия, он впитывает и это. Ленточные образы постепенно изгладятся, а привнесенная память внедрится в структуру-имплантант и станет расти и расти по своим собственным законам. И не существовало достоверного способа распознать базовую команду; однако она не могла заставить его действовать, пока он в сознании, разве что незаметно включить предрасположение к чему-нибудь. Только если наркотики сравняют барьер, только тогда он беспрекословно станет подчиняться импульсам, отвечать на все вопросы, выполнять все, что прикажут…
Все, о чем спросят, все, что прикажут, если это проходит мимо подсознательного контроля и естественные блокировки. Психохирург мог бы, при наличии времени, получить ответы, раскрывающие суть контроля и его конфигурацию, внедрить пару доводов, которые разрушат внутреннюю логику: после этого перестроит весь набор, создаст новую микроструктуру и присоединит связи по своему выбору…
Все те вопросы, вопросы этих проклятых психотестов, которые ставила перед ним Ари, называя из обычными для сотрудников первого крыла… вопросы о его работе, его склонностях, о его сексуальном опыте… которые он, по своей глупости, считал просто попытками Ари получить его…
Он оделся, не глядя в зеркала. Побрился, вычистил зубы и причесал волосы. С его лицом все было в порядке, никаких отметин, ничто не выдавало случившееся. Все то же обычное лицо. Лицо Джордана.
От этого она, вероятно, получила настоящее удовлетворение.
Он улыбнулся своему отражению, проверяя, может ли он контролировать себя. Он мог. Эта способность к нему вернулась до той поры, пока он снова не окажется лицом к лицу с Ари. С ее эйзи он справится.
Уточнение. Он мог справиться с Флорианом. Он благодарил Бога, что она оставила ему Флориана, а не Кэтлин, и тогда в буйном кружении панических мыслей он попытался разобраться, почему он так реагирует, почему мысль о необходимости иметь дело с Кэтлин — ледышкой — бросает его в нервную дрожь. Боязнь женщин?
Ты боишься женщин, милый? Знаешь ли, твой отец боится.
Он причесал волосы. Ему захотелось все бросить. А вместо этого он улыбнулся, вновь проведя самоконтроль, и осторожно снял напряжение мелких мышц, расположенных вокруг глаз, вызывающее головную боль, расслабил плечи. Вышел и выдал Флориану подготовленную улыбку.
Он доложит ей. Я не могу думать, когда у меня раскалывается голова. Черт возьми, пусть он расскажет ей, что я был в порядке, все, что мне надо сделать — это не опустить голову и убраться отсюда.
Гостиная, белый ковер, картины на стенах всколыхнули память, напомнили о боли и эротических ощущениях.
Но все это было уже позади. Это было как броня. Больше нечего было опасаться. Он взял у Флориана чашку и отпил из нее, сдерживая дрожь в руках: внезапно его охватил и внутренний холод, и пронзительный сквозняк от кондиционера.
— Холодно, — сказал он. — Я думаю, от похмелья.
— Я весьма сочувствую, — сказал Флориан, встретив его взгляд с честностью эйзи, спокойной и озабоченной; по крайней мере казалось, что это так, и, возможно, так и было на самом деле. Не было и речи об этике, разумеется. Разве что — об этике эйзи, которая заключалась в том, чтобы избегать ссор с гражданами, ведь те могли отомстить! В таком случае у Флориана были бы серьезные основания для беспокойства.
— Флориан, прошлой ночью… я не хочу обидеть тебя… Расслабься. Расслабься…
Выражение лица эйзи не позволяло судить о его мыслях. На лице сохранялась улыбка.
Гораздо, гораздо проще досадить Флориану. Если бы это была Ари, он бы не посмел. Он и не смог обидеть ее прошлой ночью. Видя боязнь Флориана…
… боль и наслаждение. Перекрываются…
Он улыбнулся и отпил кофе, радуясь своему занятию; горькое, мрачное удовольствие, даже при том, что он стыдился приставания к одному из Ариных эйзи — и вдвойне стыдно оттого, что ему нравилось это. Тут всего лишь, убеждал он себя, человеческое побуждение — реванш за свое унижение. Он и за день до того думал бы так же и поступал бы так же.
Он только не знал бы, почему ему нравится это, или даже что ему это вообще нравится. Он даже не подумал бы о дюжине способов заставить Флориана попотеть и не прикидывал бы с удовольствием, что если он смог бы втянуть Флориана в ссору скажем, около сельскохозяйственных загонов вдали от Дома под предлогом, не имеющим отношения к Ари, он мог бы отплатить Флориану тем же — поскольку Флориан — эйзи и он мог бы придумать дюжину способов уязвить его… если Ари не будет поблизости.
Флориан, несомненно, знал это. И поскольку Флориан принадлежал Ари, она, вероятно, предполагала смущение Флориана, оставив Флориана с ним. Это соответствовало всему остальному.
— Мне жаль тебя, — сказал Джастин и, положив руку на плечо Флориана, крепко его стиснул. Почти до боли. — У тебя не слишком удобное местечко здесь, не так ли? Тебе она нравится?
— Первое, что тебе следует запомнить, заключается в том, что ты можешь получить это где угодно. Второе — то, что это связывает тебя с людьми, не входящими в семью. Это вредно, разве что ты помнишь первое правило. Именно этим я собираюсь оказать тебе услугу, милый. Ты ведь не будешь стесняться того, чем мы занимаемся здесь…
Флориан, не двигаясь, смотрел на него. Даже несмотря на то, что пожатие, несомненно, причиняло ему боль. Он мог сбросить руку Джастина всего лишь движением плеч. А в придачу еще и сломать ее. Такого стоического терпения, подумал Джастин, и следовало ожидать от эйзи, принадлежащего Ари.
— Чего ждет от меня Ари в действительности? — спросил Джастин. — Ты понял это? Мне полагается остаться здесь? Или мне полагается идти домой?
Как будто они с Флорианом стояли на одной ступени. Конспираторы, эти оба эйзи. Эта мысль вызвала у него отвращение. Однако Флориан, в какой-то мере, являлся его союзником, страницей, которую он мог прочитать, подчиненный, которым он мог распоряжаться; а ведь он так и не смог прочитать правду в глазах Ари даже тогда, когда она со всей серьезностью отвечала на его вопросы.
— Она полагает, что ты пойдешь домой, сир.
— Меня еще пригласят?
— Думаю, да, — ответил Флориан тихим, спокойным голосом.
— Сегодня вечером?
— Я не знаю, — сказал Флориан. И добавил: — Сира, возможно, будет спать в эту ночь.
Как будто это составляло давно знакомый ход событий. Он опять ощутил неприятные ощущения в животе.
Отношение, сказал бы Джордан. Все дело в отношении. Можно делать что угодно, если делать осознанно. Нужно только знать, что ты получишь взамен, вот и все.
Жизнь не стоит того, чтобы за нее продавать душу. Но вот власть… власть и сила, чтобы уметь превращать события, сила, чтобы отомстить, тут можно и поторговаться. И за безгласность отца. И за надежду когда-нибудь достичь положения, позволяющего сладить с Арианой Эмори.
— Я собираюсь зайти домой, — сказал он Флориану, принять что-нибудь от головной боли, разобраться с сообщениями и отправиться в офис. Я не думаю, что отец звонил мне.
— Не могу знать, сир.
— А я думал, что ты в курсе таких вещей, — произнес он гладко и остро, как разрезной нож. Он поставил кофейную чашку, вспоминая, где находится входная дверь, и устремился по залам с Флорианом, следующим за ним по пятам, как озабоченная тень… Телохранитель Ари, слишком вежливый, чтобы
