видела, как разделялось человечество, как устанавливались границы. Флот Компании Земли захватил Пеллу, но торговцы из свежеиспеченного сообщества отбили Пеллу и объявили ее своей базой. Сол пыталась проигнорировать свое унизительное поражение и двинуться в другом направлении; остатки старого Флота Компании занялись пиратством и продолжали нападать на торговцев так же, как и прежде, а Сообщество и Союз в свою очередь по привычке охотились за ними.
Но все это было неважно. Война снова стала холодной. Она продолжалась за столами конференций, где договаривающиеся стороны пытались найти биологические различия, которых не существовало, и провести границы в безграничном трехмерном пространстве — дабы охранить мир, которого, на памяти Арианы Эмори, никогда не было.
Могло показаться, что ничего этого не происходило. Точно так же она могла лететь и сто лет назад, за исключением того, что самолет был ухоженный и красивый, совсем непохожий на ту колымагу, которая перевозила грузы между Новгородом и Резьюн: в те дни все сидели на мешках и ящиках с семенами или еще на каких-то вещах из багажа.
Тогда она попросила разрешения сесть около окна (пусть грязного). Помнится, мать велела ей опустить солнцезащитный экран.
Теперь она сидела в кожаном кресле. Возле локтя — прохладительные напитки, на борту самолета — тепло и уютно. Несколько помощников обсуждают дела и просматривают свои записи; их разговоры чуть-чуть слышнее, чем рокот двигателей.
Теперь никакое путешествие не обходится без суеты помощников и без телохранителей. Кэтлин и Флориан сидели там, сзади, с натренированным спокойствием глядели ей в спину, даже здесь, на высоте 10.000 метров и среди сотрудников Резьюн, чьи дипломаты набиты секретными документами.
Совсем, совсем не так, как в старые времена.
Maman, можно я сяду у окна?
Она была не как все, ребенок двух родителей, Ольги Эмори и Джеймса Карната. Они основали лаборатории в Резьюн и начали тот самый процесс, в результате которого сформировался Союз. Они поставляли колонистов, солдат. Их собственные гены присутствовали в сотнях этих людей. Ее квазиродственники были рассеяны на многие световые годы. Но в те времена это никого не удивляло. Изменилось основное человеческое восприятие: биологическое родство стало значить очень мало. Семья еще имела значение — чем она больше, чем разветвленнее, тем безопаснее и состоятельнее.
Резьюн она получила в наследство. Отсюда и этот самолет, а не грузовой лайнер. А также не наемный самолет и не военный. Женщина ее положения могла бы воспользоваться чем угодно из перечисленного, однако она по-прежнему предпочитала механиков, являющихся частью Семьи, пилота, в чьей психомодели она была уверена, телохранителей, которые были лучшими результатами разработок Резьюн.
Мысль о городе, о подземках, о жизни среди чиновников, техников, поваров и рабочих, толкающих друг друга и спешащих выполнить свои обязанности, чтобы заслужить доверие, пугала ее так же, как безвоздушное пространство. Она сама направляла движение миров и колоний. Мысль о том, чтобы поесть в ресторане, о толпах, воюющих за место в вагоне подземки, о простом появлении на улице верхнего уровня, где ревет транспорт и мечутся прохожие, наполняла ее безотчетной паникой.
Она не умела жить вне Резьюн. Она знала, как договориться о самолете, как разобраться в расписаниях полетов, как позаботиться о багаже, о помощниках, о безопасности, — каждую мельчайшую деталь, — и считала появление в общественном аэропорту тяжелым испытанием. Конечно, серьезный недостаток. Но каждый опасается чего-то одного, а эти полеты находились отнюдь не в центре ее внимания. Представлялось невероятным, чтобы Ариана Эмори когда-нибудь появилась в новгородской подземке или на открытой платформе станции.
Прошло много времени прежде, чем она увидела реку и первую плантацию. Тонкая ленточка дороги, и, наконец, купола и башни Новгорода; и — внезапность, великолепная внезапность столицы. Под крыльями самолета плантации расширились, климатические башни с электронными экранами заслонили поля и транспорт, ползущий по дорогам с приземленной неторопливостью.
Баржи тянулись вереницей к морю вниз по Волге, баржи и буксиры, выстроились вдоль речных доков позади плантаций. Новгород по-прежнему был во многом индустриальным и неухоженным, несмотря на блеск новизны. За сотню лет эта часть города не изменилась, разве что разрослась, баржи и транспорт стали обычным явлением вместо редкого и удивительного зрелища.
Смотри, смотри, Maman! Там грузовик!
Заросли мехового дерева под крылом сливались в сплошное синее пятно. Промелькнули линии ограничительной разметки и плиты дорожки.
Шасси мягко коснулись полосы, и самолет, постепенно замедляясь, остановился перед левым поворотом к терминалу. И тут легкая паника коснулась Арианы Эмори, несмотря на уверенность, что ей никогда не придется проходить через толпу в вестибюле. Ее уже ожидали автомобили. Ее собственный экипаж займется багажом, позаботится о самолете, сделает все. Это был только край города; а окна машины позволят смотреть наружу, но не вовнутрь.
Но вот незнакомцы. Это движение, случайное и хаотическое. Она любила его, только когда смотрела издалека. Она понимала это движение в целом, а не отдельные его проявления. На расстоянии, в совокупности, она доверяла ему.
От приближения к нему ее ладони потели.
Подъехали автомобили, и по возбуждению торопящихся агентов возле охраняемого входа в Зал Торжеств стало ясно, что прибыл кто-то очень важный. Михаил Корэйн, остановившись на балконе, опоясывающем снаружи Палату Советников, окруженный своими собственными телохранителями и помощниками, взглянул вниз на откликающийся эхом огромный каменный нижний этаж с его фонтаном, латунными перилами грандиозной лестницы, на его многолучевую звезду — эмблему, блестевшую золотом на фоне серого камня стены.
Имперским амбициям — имперская роскошь. И главный архитектор этих амбиций исполняет выход на сцену. Советник от Резьюн вместе с Секретарем по Науке. Ариана Карнат-Эмори со своим окружением прибыла, как и следовало ожидать, поздно, поскольку Советник чертовски уверена в том, что большинство — на ее стороне, и только потому соблаговолила посетить Зал, что каждый член Совета должен голосовать персонально.
Михаил Корэйн взглянул вниз и почувствовал то самое ускоренное сердцебиение, которого доктора настойчиво советовали ему избегать. Успокойтесь, обычно говорили они. Не все в жизни находится в нашей власти.
Можно подумать, что они имели в виду Советника от Резьюн.
Сайтиин, гораздо более многолюдная, чем остальные участники Союза, постоянно умудрялась захватывать два места в правительстве, в Совете Девяти. Логично, что одно из двух мест принадлежало Гражданскому Департаменту, представляющему рабочих, фермеров и малый бизнес. И было нелогично, что избиратели от науки со всех концов Союза, разбросанных вдоль и вширь на многие световые годы, из десятков выдающихся и именитых кандидатов выбрали именно Ариану Эмори и постановили, чтобы она неизменно возвращалась в правительственные коридоры.
Более того. Она возвращалась к положению, которое сохраняла в течение пятидесяти лет, пятидесяти проклятых лет подкупов и запугивания всех на Сайтиин и каждой станции Союза (и даже ходили слухи, но бездоказательные, — в Сообществе и Сол). Вы хотите, чтобы что-то было сделано? Вам нужно попросить кого-то, кто сможет доложить об этом Советнику по Науке. Сколько Вы готовы заплатить? Что Вы хотите взамен?
А эти чертовы научные избиратели, эти как бы интеллектуалы, продолжали голосовать за нее, несмотря на все скандалы, связанные с ней, несмотря на то, что она фактически владела лабораториями Резьюн, которые, по закону, были равны целой планете в правительстве Союза, в стенах которых вершились дела, подвергавшиеся бесчисленным (но не удавшимся из-за крючкотворства) расследованиям.
Но не деньги были причиной. У Корэйна были деньги. Причиной была сама Ариана Эмори. Дело в том, что большая часть населения Сайтиин, даже большая часть населения самого Союза, так или иначе появилась из Резьюн, а остальные использовали ленты… которые разработала все та же Резьюн.
