Которые эта женщина… разработала.
Сомнение в доброкачественности лент считалось паранойей. Ну, разумеется, находились такие, которые отказывались пользоваться ими и изучали высшую математику или бизнес самостоятельно, а также никогда не принимали таблеток и не просматривали учебных снов, так же, как это делали практически все в Союзе, а знания при этом вливались в их головы в таком количестве, которое они могли усвоить, и притом всего за несколько сеансов. Драму можно было не только посмотреть, но и пережить, причем с точно выбранной интенсивностью. Навыки приобретались на телесном и психическом уровне. Вы использовали ленты, поскольку это делали конкуренты, поскольку Вам надо было выделиться в этом мире, потому что это был единственный способ получить образование достаточно быстро, притом достаточно высокое и разностороннее в условиях, когда окружающий мир менялся, менялся и менялся в течение одной человеческой жизни.
Департамент информации просматривал ленты. Эксперты проверяли их. Они обязательно заметили бы скрытое воздействие на подсознание пользователя. Михаил Корэйн не принадлежал к сумасшедшим, которые подозревали правительство в перебивке лент, Сообщество в отравлении товаров или в порабощении сознания выродками из развлекательных лент. Такого рода пуристы могли отказаться от омолаживания, умереть от старости в семьдесят пять лет, проведя жизнь вдали от общественной деятельности, потому что они были невежественными самоучками.
Однако, к черту это все, к черту эту женщину по-прежнему выбирают. И он не мог понять, почему.
Вот она, только слегка ссутулившаяся и с легкой проседью в черных волосах. А ведь любой, умеющий считать, знал, что она старше, чем Союз, что она постоянно пользуется омолаживающими препаратами и совершенно седая под краской. Помощники толпились вокруг нее. Камеры нацеливались на нее, как будто она центр вселенной. Проклятая костлявая сука!
Если Вы хотите вывести определенную породу человека, как призовую свинью, обратитесь в Резьюн. Вы хотите солдат, хотите рабочих, Вам нужны сильные спины и слабые мозги или полноценный гарантированный гений — обратитесь в Резьюн.
И сенаторы и Советники подходят поклониться, шаркнуть ножкой, произнести любезность — о Боже, кто-то даже вручает ей цветы!
Михаил Корэйн отвернулся с отвращением.
Двадцать лет он заседал в Девятке главой оппозиционной партии, двадцать лет плыл против течения, добиваясь время от времени небольшого успеха и всегда проигрывая по-крупному, включая последнее голосование. Станислав Фогель, выдвинутый избирателями-торговцами, умер, а поскольку Сообщество намеревалось нарушить свой договор как только сумеет вооружить свои торговые корабли, освободившееся место следовало бы получить центристам. Но нет. Торговый округ избрал Людмилу де Франко, племянницу Фогеля. Эта проклятая оппортунистка де Франко только изображала, что она следует выдержанным курсом. А на самом деле она экспансионистка не хуже своего дяди. Что-то смешало карты. Кто-то был подкуплен, кто-то склонил компанию «Андрус» на сторону де Франко, а центристы потеряли свой шанс провести в Девятку своего пятого сторонника и добиться большинства в правительстве впервые в истории.
Это было тяжелое разочарование.
А там, там внизу в зале, окруженная льстецами и всеми этими молодыми талантливыми законодателями, находилась особа, что дергала за те веревочки, до которых и с деньгами было не дотянуться.
Но истинная сила не в деньгах, а в политическом влиянии, хотя это и не видимая глазу ценность. Зыбкий неуловимый товар.
И на этом висела судьба Союза.
В его голове уже не в первый раз рождались самые жестокие фантазии. Будто каким-то образом на наружных ступенях какой-нибудь сумасшедший сможет подбежать с пистолетом или ножом и одним взмахом решить все их проблемы. Эти мысли в глубине души смутно беспокоили его. Но это изменит Союз. Это даст человечеству шанс.
Жизнь одного человека значит очень мало в этих масштабах.
Он несколько раз глубоко вздохнул и направился в апартаменты Советников побеседовать с теми немногочисленными, кто пришел посочувствовать проигравшим. Стиснув зубы, он подошел с вежливыми поздравлениями к Богдановичу, который, занимая место от Государственного Департамента, председательствовал в Совете.
Богданович изобразил на лице абсолютное бесстрастие, а в добрых глазах под седыми бровями — выражение этакого всеобщего дедушки, преисполненного ласковой учтивости. Ни намека на триумф. Если бы он так же искусно вел переговоры об устройстве Сообщества, Союз имел бы подходы к Пелле. Богдановичу всегда лучше удавалась мелкая политика. И он тоже засиделся. Его избиратели — все какие- нибудь специалисты, посланники, назначенцы, администраторы со станций или иммиграционные — жалкое количество людей, чтобы избрать орган, который вначале был гораздо менее важным, чем оказался впоследствии. О господи, как могли создатели Конституции позволить себе поиграть при построении политической системы? Они называли это «новой моделью», «правительство формируется информированными избирателями». И они тогда сбросили со счетов тысячелетний опыт человечества, эта проклятая компания обществоведов-теоретиков, включая Ольгу Эмори и Джеймса Карната, в те времена, когда Сайтиин имела пять мест в Девятке и большинство в Совете Миров.
— Не повезло тебе на этот раз, Михаил, — сказал Богданович, пожимая ему руку и похлопывая ее.
— Что делать, — воля избирателей, — произнес Корэйн. — С ней не поспоришь. — Он улыбнулся, полностью контролируя себя. — Мы все-таки добились высокого процента.
Когда-нибудь, старый ты разбойник, когда-нибудь я получу большинство.
Вот увидишь!
— Воля избирателей, — повторил Богданович, по-прежнему улыбаясь. И Корэйн улыбался, пока не заболели зубы, а затем отвернулся от Богдановича к Дженнеру Харого, из того же выводка, представлявшему в Совете могущественный Департамент Внутренних Дел, и Катерине Лао, возглавлявшей Департамент Информации, который, разумеется, контролировал все ленты.
Вплыла Эмори, и они бросили его на полуслове, чтобы присоединиться к ее свите. Корэйн обменялся огорченными взглядами с Промышленностью, Нгуеном Тиеном с Викинга, и Финансами, Махмудом Чавезом со станции Вояджер; оба центристы. Их четвертый сторонник, адмирал Леонид Городин, находился тут же, в окружении своих свирепых адъютантов в форме. Оборона, по иронии судьбы, была наименее надежной, наиболее склонна пересмотреть свою позицию и переметнуться в лагерь экспансионистов, если услышит подходящие аргументы. Таков был Городин. Он поддерживал центристов только потому, что хотел держать под рукой новые военные транспорты класса Эксцельсиор так, чтобы он мог их использовать, а не, по его словам, «держать где-то далеко в тылу, когда Сообщество установит новое проклятое эмбарго. Вы хотите, чтобы избиратели колотили в ваши двери, требуя поставок, вы хотите новой настоящей войны, граждане, тогда отправим эти корабли в Запредельность и останемся здесь в полной зависимости от торговцев Сообщества…'
Не говоря уже о том, что, согласно пелльскому Договору, торговое Сообщество будет перевозить грузы и не будет строить крейсеры, что Союз, который понастроил изрядное количество грузовых кораблей, сохранит свой флот, но не станет строить новые и конкурировать с торговцами… что сами статьи Договора — это дипломатический залог, чтобы снова оживить прекратившееся снабжение. Когда Богданович растолковал им все это, даже Эмори голосовала против.
Этот договор протащили станции. Генеральный Совет в полном составе был вынужден голосовать по этому вопросу, и он был ратифицирован с минимальным перевесом. Союз устал от войны, вот и все. Устал от разрушенной торговли и скудного снабжения.
Теперь Эмори хотела запустить новую волну исследований и колонизации в глубокой Запредельности.
Все знали, что там можно найти только неприятности. И опыт Солнечной системы на другой стороне космоса был тому убедительным доказательством. Сол пришлось бегом вернуться к Сообществу и
