между ними ветку, будто это был последний барьер, на который он мог положиться, и сказал, когда прозрачные потоки, срывающиеся с ее рук, стали касаться его, и от этого прикосновенья слабые толчки распространялись вдоль его рук и спины:
— Вешка, бери столько, сколько тебе нужно, столько, сколько нужно, пока ты сможешь остановиться…
Потоки едва видимых нитей все сильнее и сильнее охватывали его, легкие сотрясения пронизывали все его тело от головы до ног, вызывая волнение сердца, которое билось все чаще и чаще, пока эти внешние толчки не перегнали его ритм, и оно замедлилось, перетрудившись. Прикосновение невидимых дрожащих потоков наполнило его своим напряжением, заставляя пережить самое сильное ощущение, какое ему хоть когда-нибудь приходилось испытывать, и которое, если бы вдруг прервалось в этот момент, казалось, уже никогда бы не вернулось назад…
Все окружающее приобрело мерцающий мягкий цвет, невыразительный, словно при зимнем освещении, который становился все более и более зеленым, словно перед взором Петра раскинулся прозрачный, но с зеленоватым оттенком занавес.
Зеленого цвета, напоминающего первые весенние листья, свет, свет, лился теперь сквозь него, не вызывая ни боли, ни каких-то других ощущений…
Солнце только зашло, а леденящие прикосновения призраков уже начали окружать их беспорядочным хороводом, сопровождаемым злобным шепотом, предупреждающим об опасности.
— Мы знаем, где он… — прошипел один из них около сашиного уха. — Но уже слишком поздно, вам не найти его…
Другой вторил ему:
— Надвигается ночь…
— Слишком поздно, теперь слишком поздно…
— Учитель Ууламетс! — сказал Саша, пробираясь между торчащих из земли корней и низко свисающих веток. Он удержал равновесие, когда кувшин едва не свалился с его плеча. Он вовремя ухватил его, прижимая к стволу, в тот самый момент, когда уже ухватился рукой за рукав Ууламетса. — Учитель Ууламетс, сделайте что-нибудь!
Старик нахмурился, взглянув на него и пожевал губу.
— Если они уже вместе… — Голос Ууламетса на мгновенье унесся куда-то в сторону, когда он взглянул на ручей и повернул голову обратно. — Водяной, — сказал он. — Вот проклятое созданье.
Саша вздрогнул, когда на него в очередной раз пахнуло холодом, а назойливый голос прошептал:
— Слишком поздно, слишком поздно, она уже нашла его…
Тогда он уткнул лицо в ладони и собрав всю свою волю, пожелал, отбросив все лишнее, спасения Петру, но даже и сейчас у него не обошлось без сомнений: а разве быть мертвым не означает спастись?
— Боже, — воскликнул он и опустился на землю, прямо на том месте, где стоял, теряя уверенность в Ууламетсе, в себе и в надежде на то, что можно рассчитывать на чью-то помощь.
От этого он еще больше разуверился в собственных силах, чувствуя лишь, что все кончилось, рухнули все надежды, и Петра ему не спасти…
Но он не прекращал своих желаний… продолжая поддерживать их всем своим сердцем, в котором все еще теплилась надежда.
А открыв глаза, он увидел, как из темноты на него уставилась еще пара глаз, пара глаз, принадлежавших пушистому черному шару.
— Малыш! — воскликнул он. — Найди Петра!
Малыш тут же вновь исчез, столь же быстро, как мелькнула Сашина мысль.
А Саша опустил голову в ладони во второй раз, желая изо всех сил, чтобы Малыш помог Петру, и опять не был уверен в том, что он сможет сделать это против воли Ивешки.
Это ведь ее собака, вспомнил он слова Петра.
Ууламетс же не предложил ничего другого, желая только лишь одного, как был уверен Саша, чтобы выжила его дочь.
То, на чем он лежал, неожиданно толкнуло его, и это было первое ощущение, которое воспринял Петр: он лежал в кустах, возможно свалился туда, но очень смутно помнил об этом. Он припомнил Ивешку и тут же решил, что все его самые безумные надежды подтвердились: она забрала у него вполне достаточно сил, прежде чем остановилась, оставив его отдыхать. Слава Богу, что он, теряя сознание, не свалился при этом в воду.
Пора идти, решил он и попытался встать, задержав свой взгляд на чем-то темном, вызвавшим в нем тревогу, слишком темном, чтобы это могло быть Ивешкой…
Дерево, решил он, и тут же почувствовал боль в сердце, как только повнимательней взглянул на него.
Оно склонилось над ним, а ветки, на которых он лежал, начали двигаться, явно приближая его к смотревшим на него глазам.
— Тебе пора просыпаться, глупый человек.
Его сердце дернулось, он ощутил приступ боли и подумал вслух:
— Ивешка! Где Ивешка?
— Я здесь, — сказала она, и тут же появилась, наклонившись над ним, беспокойная и красивая.
— Боже, — пробормотал он и взглянул мимо нее на лешего, который удерживал его. — Вьюн? Это ты?
Серьезные глаза, уставившиеся на него, моргнули. Теперь и второе дерево нагнулось пониже, почти сравнявшись с ним. Он видел перед собой только странное существо, покрытое чешуей из мха и шелушащейся коры, отчего чувствовал себя далеко не уверенно.
— Убить его, — сказал первый, а Ивешка закричала: — Нет, здесь нет его вины!
— Нет, это не Вьюн, — пробормотал Петр и попытался набрать воздуху, чтобы закричать, как только ветки сомкнулись над ним, перевязывая ему руки и ноги: — Вьюн наш друг! Он разрешил нам находиться здесь!
— Разреши-и-и-л, — словно треснувшая ветка сказал третий леший.
— Убить его, — сказал первый. — Лучше умереть, чем кормить вот это созданье. — Он протянул суковатую руку и ухватил ею Петра. Ивешка закричала. Петр вздрогнул от боли и попытался высвободиться, но все новые и новые сучки вцеплялись в него, пока это ужасное покрытое мхом страшилище крутило и вертело ему руки, уставившись на него одним затянутым паутиной глазом. — Клянусь, я переломаю ему кости, перетру их и выброшу вон…
— Отпусти его! — закричала Ивешка. — Пожалуйста, отпусти его! Ведь все это сделала я, а не он.
— Но мой лес мертв! — сказал первый леший, скосив на нее свой глаз. — А где мне еще искать виновного? Давайте его мне!
Сучки сжались с новой силой.
— Нет, нет, подождите, — сказал Петр, пытаясь успокоить бьющееся сердце. Сейчас вся надежда была на его сообразительность. — Подождите! Здесь где-то есть леший по имени Вьюн… Боже мой, но это же очень больно, черт побери!
— Помягче, — сказал второй, и занавес из сучков, покрывавший его с другой стороны, чуть сдвинулся, в то время как первый продолжал висеть над ним. — Мисай, помягче.
— Помягче с этим выродком? — сказал первый леший, но тем не менее его объятия чуть ослабли, а сучки даже раздвинулись, так что Петр мог свободно лежать, подумывая о том, что если у них и был единственный шанс сбежать отсюда, так это в том случае, если Ивешка пожелает этого, истратив для этого все, что у нее еще осталось. Леший толкнул его в грудь, прошелся по нему еще раз тонкими пальцами- ветками, и остановил свои подрагивающие пальцы между своими безумными глазами и его лицом. Они продолжали покачиваться, а большие глаза моргали. — Вьюн, говоришь? Вьюн самонадеянный выскочка, Вьюн сумасшедший…
