перехода первый раз заговорил о том, что Ууламетс и Ивешка могут не вернуться назад. — Но я думаю, что мы все-таки сможем и в этом случае вернуться домой, если будем стараться плыть по течению. Лодка должна справиться с этим. Просто это будет более долгий путь, может быть, чем под парусом, но меня это не беспокоит.
— А меня тем более, — сказал Саша и взглянул в сторону леса.
— Ты думаешь, что все-таки водяной утащил их? Это было в первый раз, когда Петр заговорил об этом, но это не означало, что каждый из них до сих пор об этом не думал.
— Я не уверен, что водяной расстанется с ней, — сказал Саша мрачно и похлопал Петра по локтю. — Пойдем, я заварю кое-что для твоей руки.
17
Петр ждал, пока Саша разведет в печке огонь и вскипятит свою стряпню из ромашки, горькой полыни, ивовой коры и соли, причем Петр возражал против последней добавки c жесточайшим упорством. Но Саша настоял, утверждая, что если уж водяной не любит соль, то она явно может оказаться полезной. Разумеется, рука сильно болела, но тепло снимало боль, и поэтому Петр старался больше сидеть на солнце, подставляя себя солнечным лучам, а его рука при этом была завернута в горячую тряпку, которую он менял время от времени, пока помешивал угли в печке, и лелеял немилосердную мысль, что водяной, в конце концов, мог устроить себе хорошую закуску из Ууламетса и из его книги, но при этом останавливал себя и старался подчеркнуть, что если он и желает зла, так особенно старику, но никак не Ивешке, хотя не видел причин для подобной преданности при этом.
— Давай дадим ему еще время, пока солнце не осветит макушки вон тех деревьев, — сказал он наконец, обращаясь к Саше и кивая головой в сторону дальнего берега. — После этого отчалим и посмотрим, как нам удастся развернуть эту лодку.
— Может быть, он просто-напросто пытается вынудить нас разрушить наш собственный мир.
А это уже была очень неприятная мысль. Петр бросил настороженный взгляд на ближайший к ним лес и огляделся по сторонам.
— Мы уже ждем его все утро и почти половину дня. Если он решил исчезнуть, то, по крайней мере, должен был бы приказать нам ждать, с обещанием повесить, если мы посмеем ослушаться. Это одно дело. Но мне кажется, что у него не было выбора. Я не знаю, почему он ушел, и я не знаю, что он при этом думал о своих делах, но, во-первых… — Петр отогнул большой палец, — он упаковался, и, во-вторых… — Теперь был отогнут указательный палец, — он собирался совершенно спокойно: взял и книгу, и свои принадлежности, и все прочее. Ведь случалось и раньше, что он уходил, но он никогда при этом не брал с собой книгу. А это означает, первое, что он подумал о том, что она ему будет необходима, или, второе, он не хотел, чтобы она оставалась с нами, либо потому что он не собирался возвращаться, или, теперь уже третье, Ивешка достаточно устала от своего папы и, подхватив эту книгу, сбежала к своему возлюбленному…
— Если бы она так поступила, то он должен был бы разбудить нас, — сказал Саша. — Ведь это он притащил нас сюда…
— Если бы он доверял нам, то тогда, может быть, и разбудил бы. Чего он, на самом деле, не сделал. И теперь мы знаем, что он сбежал вместе со своей дочерью. Ведь мы разговаривали с ней прошлой ночью, разве ты забыл? И в это время, черт возьми, он не торопился со сборами, или мы спали крепче обычного, как он этого мог пожелать. Ведь если ты спал, ты ведь ничего не можешь сказать о произошедшем. Так ведь?
— Нет, — сказал Саша.
— И что тогда? Разве мы чем-то обязаны ему? Ведь он был очень опасен для нашей жизни.
— Он чрезмерно опасен, — сказал Саша, — и он, несомненно, пожелал, чтобы лодка оставалась в безопасности, и, может быть, чтобы она причалила именно к этому берегу. И если мы попытаемся сдвинуть ее с места…
— Этого ты не можешь знать.
— Я не могу знать, что он не сделал этого, но будь я на его месте, то обязательно поступил бы именно так. Я должен был бы желать этого изо всех сил.
— Но он мог бы сказать, что уходит, и то, что он заставил нас уснуть совсем не очевидно. Сделал ли он это? И то же самое касается лодки.
— Я не уверен в этом.
— А ты и не можешь быть всегда уверен! — сказал Петр. — Иногда ты просто должен отважиться на поступок. Вот ты печешься об Ууламетсе. А я беспокоюсь гораздо больше о следующей ночи, которую нам предстоит провести на этой реке. И если Ууламетс не смог пересилить желание своей дочери, или водяного, или кого-то еще, я прошу прощенья, Саша Васильевич, но я не уверен, что тебе удастся сделать это. Итак, что мы собираемся делать сегодня ночью?
— Мы не будем в безопасности, если окажемся на середине реки. Ведь мы уплыли так далеко от дома…
— Пусть этот дом убирается к черному богу. Мы отправляемся в Киев. И забудь этого старика, он не нужен тебе.
— Он нужен мне, — сказал Саша. — И если он не вернется, я все равно отправлюсь туда.
— Но зачем? Ведь ты освободился от него! И ты никогда не верил в его бредни. Это он хотел, чтобы ты поверил, будто не сможешь обойтись без него. Так поверь лучше мне, почему бы тебе не сделать этого?
На что Саша ответил ему приглушенным голосом:
— Петр, я ведь не уверен, так ли я все делаю. Я не уверен даже в том, что я уже сделал. И мне становится страшно от этих мыслей…
— Это все потому, что наслушался его болтовни. Забудь об этом! Давай выведем лодку на реку и оставим это место. И покончим на этом.
Он уже привставал с места, когда Саша ухватил его за руку.
— Нет! — сказал он. И внезапно Петр засомневался в своей правоте, и так же внезапно вновь уселся на палубу, слегка подрагивая. А Саша продолжал: — Пожалуйста, подождем до завтрашнего утра. А завтра утром мы отправимся.
Петр с подозрением взглянул на него, чувствуя внутреннюю досаду, но Саша был непреклонен. Он сжал челюсти и не отворачиваясь глядел Петру прямо в глаза, так прямо, как только мог.
— Ты что, хочешь меня околдовать? — спросил Петр. — Но я не люблю этого. Я должен забрать эту лодку и…
Но неожиданно он почувствовал огромное нежелание делать это, и подумал о том, как временами Саша оказывался прав.
— Прекрати, — сказал Петр.
— Нет, — сказал Саша, — я не остановлюсь.
Они оба были выведены из себя этой размолвкой. Петр, между тем, подумал о том, что мог бы встать, обрубить веревки, удерживающие лодку, и отчалить…
— Вот черт возьми, — сказал он и, подойдя к борту, обращенному в лес, ухватился за поручни, чтобы доказать это на деле.
Но не мог же он, на самом деле, сойти с ума. А всего этого было вполне достаточно, чтобы свести с ума любого. Он смотрел в лес и думал о том, что там было самое удобное место, где можно было провести ночь, нежели на реке, и ведь он знал — черт побери! — откуда у него такое представление.
Он стоял так некоторое время, склонив голову и сложив на груди руки, постоянно ощущая, как Саша желал ему не терять душевного равновесия. Но сам, тем не менее, продолжал злиться. Затем он повернулся кругом, словно подгоняемый милосердием, исходящим от мальчика, и сказал:
— Послушай, малый, это в конце концов невежливо.
— Извини, — сказал Саша со всей искренностью.
