волшебного мира, и я не знаю, как еще можно предупредить тебя об опасности. Ты слишком труднодоступная, но в то же время и весьма уязвимая мишень для этих сил. Поэтому ты должен делать то, что мы говорим тебе, потому что твое собственное мнение о происходящем не заслуживает никакого доверия. Ты понимаешь меня? Ты понимаешь меня, Петр Ильич?
Петр размышлял над услышанным, сколь неприятным оно не оказалось, и взглянул в глаза старика с подозрением, нет, скорее с уверенностью, что тот ожидает услышать «да», и, казалось, весь окружавший его воздух настаивал на том же самом.
— Саша, — произнес он, пытаясь почти безнадежно противостоять этому. — Саша…
На что Саша, положив руку на его плечо, спокойно сказал:
— Он говорит правду, Петр.
У него не было выбора, не было, на самом деле. Он подумал, что ему следует придерживаться того, что хотелось бы Саше.
Тогда он укоризненно взглянул на него, бросил такой же взгляд на Ууламетса и направился к своему месту у костра, где отыскал кувшин и сделал приличный глоток, с печалью глядя на рисунок тлеющих углей и тщетно думая о камине в «Оленихе», о Дмитрии и остальных общих с ним приятелях. Они, по крайней мере, всегда проявляли одобрение, когда он собирался рисковать своей шеей.
— Петр, — раздался голос Саши из-за его плеча. В нем звучала явная озабоченность.
И одно это уже понравилось Петру.
— Петр, он прав. У нас нет выбора.
Он сложил руки на коленях, стиснул зубы и захотел было уверить себя, что он смог бы найти жизнеспособный выход, будь они все прокляты, но как, скажите, мог думать человек, когда два или три колдуна набросились на него со всех сторон?
Один из них особенно сильно досаждал ему своими желаниями, и ведь он не был сумасшедшим, а был самый честный малый из всех и знал, как это влияет на Петра.
— Боже мой! Кажется, я начинаю сходить с ума! — Он вскочил на ноги и сделал жест рукой, выказывая отвращение. — О каком выборе для меня может идти речь, если вас здесь превосходящее большинство?
— Извини, Петр, но я ничего не делаю!
— Хорошо! Я очень рад! Спасибо! — Он сунул обе руки за пояс и повернулся спиной к безопасному, как ему казалось, затухающему костру. — Ни дедушка, ни его дочь не оказались столь благовоспитанными. Итак, мы отправляемся искать этого самого Черневога…
— Пожалуйста, не произноси здесь никаких имен.
— А в чем дело? Что особенного в имени? Я ведь простой, не связанный с волшебством человек! Ни моя воля, ни мои желания не играют в происходящем никакой роли. К чему весь этот вздор?
— Не знаю, — признался Саша. — Я действительно не знаю, но просто…
— Этого не следует делать потому, — раздался сзади них голос Ууламетса, — что когда ты называешь имя, мы слышим его. А поскольку каждый имеет определенные слабости, то он так или иначе выражает внутри себя отношение к хозяину этого имени, принимая или отвергая его, а в нашем положении нельзя допускать даже таких, на первый взгляд дурацких, вещей, хотя мы и стараемся их не замечать. Это в какой-то мере отвечает на твой вопрос?
— Хорошо, но почему же тогда мы не можем называть вслух имена тех, кто дружески относится к нам? — возразил ему Петр, — например, взять лешего? Мне кажется, мы могли бы и не отказываться от помощи.
К удивлению, как ему показалось, Ууламетс задумался над этим.
— Он был так настроен, — сказал Саша, пользуясь тем что Ууламетс все еще молчал. — Но ему очень не нравилось, что Ивешка находилась в этом лесу, ему не нравилось, что и я заимствовал в этом же лесу, но…
— Заимствовал? Ты? — неожиданно резко спросил Ууламетс.
— Да, мой господин, — сказал Саша.
Ууламетс расправил пальцем свою бороду, вытащил запутавшийся в ней обломок ветки и уселся как раз между тенями своих собеседников, поглядывая то на одного, то на другого сверкающим в слабом свете костра глазом. Его лицо при этом являло собой лабиринт старческих секретов.
— Какой толковый малый, — сказал Ууламетс. — Очень толковый. И леший, выходит, помог тебе. А еще леший питал и русалку. Это просто замечательно.
Никогда нельзя было знать, когда Ууламетс издевается, а когда говорит всерьез. У Петра уже вертелся на языке грубый ответ, но Ууламетс все продолжал смотреть на них как на нечто, лежащее у него на обеденной тарелке.
— Он даже назвал нам свое имя, — сказал через некоторое время Саша.
— Поистине удивительно, — заметил Ууламетс.
— Так что же это должно означать? — спросил Петр.
— Это означает, что этот лес хочет, чтобы мы оставались здесь.
— Бог мой! Еще один ввязывается в эту игру!
— Да, видимо так, — сказал Ууламетс. — Но я не могу поклясться, на чьей стороне. — Он взял свою книгу, сделал отпугивающий жест, словно стараясь освободиться от этой ноши. — Это мне так и не ясно.
— Так мы собираемся что-то предпринять? — спросил Петр.
— Прежде всего, избежать беды, черт бы тебя побрал. Почему ты не поддерживаешь компанию с моей дочерью?
Петр открыл было рот, чтобы ответить ему, но в этот момент Саша попытался уберечь его, дернув за рукав, давая ему по крайней мере возможность найти более подходящую для ответа причину.
— У него нет никакого чувства, — сказал он Саше и с раздражением махнул рукой в сторону Ууламетса. — Неужели и ты согласен кончить жизнь вот таким образом? Пусть убирается к черту. Он сводит меня с ума. Прошу тебя, оставь меня в покое и прекрати, пожалуйста, управлять своими желаниями. Ты можешь это сделать?
— Но я не могу оставить без своего внимания происходящее вокруг нас. Ведь может случиться все, что угодно… — сказал Саша и углубился в себя с отрешенным видом.
О чем он думал? Может, про Ууламетса и его дочь? Кто знает?
Петр вздохнул, сложил руки и покачал головой, уставившись в землю, чувствуя себя немного лучше. Черт, а не мальчишка!
Он поднял кувшин и остановился, испытывая двойственное чувство к его содержимому: он хотел и в то же время не хотел выпить. Нет, черт бы их всех побрал, он точно хотел, явно подозревая, что это Саша настраивал его желание против выпивки, и все смешавшиеся ощущения сводили его с ума.
Так он стоял на краю освещенного костром пространства, пристально вглядываясь в темноту леса, в ту его часть, где находилась Ивешка, и некоторое время не испытывал ничего, кроме желания дать передышку своей разбитой голове и не иметь никаких претензий ни от Саши, ни от Ууламетса, ни от Ивешки, ни от этой проклятой птицы или от кого-нибудь еще.
Он решил, что находится на грани утраты всех своих сил. Ивешка действительно не имела никаких иллюзий относительно его способностей. Он сам был абсолютно уверен, что Саша ничего не терял, а мнение о нем старика нисколько не изменилось с самого начала.
Малыш выпрыгнул словно из воздуха, прямо у него под ногами, серый мохнатый шар с очень внимательными черными глазами и блестящим мокрым носом.
Его сердце едва вздрогнуло: таким бесчувственным он стал теперь к подобным вещам. Он оглянулся на черный шар, который сейчас был величиной с кошку, и тот присел, выжидательно глядя на него, облизывая свои, похожие на человеческие, губы и тяжело дыша, как собака.
И тогда Петр вспомнил, чего тот хотел. Он наклонил кувшин, черный шар открыл свой рот и очень ловко заглотил свою порцию, обхватив для верности передними лапами его ногу.
Он искоса взглянул на него, но следующий глоток оставил за собой. Рука по-прежнему болела, и теперь он уже не знал, какая из полученных ран была тому причиной. Он сжал руку в кулак и взглянул на нее, как бы пытаясь убедить себя, не теряя надежды, что причиной этой боли была именно последняя из
