них. Но он ощущал знакомый холодок, сопровождавший эту боль, словно кто-то резал его руку острым куском льда. Боль ощущалась с тыльной стороны ладони, и ему это очень не нравилось.
Это ощущение еще больше пугало его, когда он вглядывался в лесную даль.
Так значит, это исходило все-таки оттуда. В этом не было ничего нового, и меньше всего для него, и от этого он чувствовал себя обреченным, а его мрачное настроение не проходило. Но он упрямо продолжал все так же стоять, напоминая себе, что ему удавалось справляться с этим до сих пор, и размышляя о том, что, может быть, если он мог бы обнаружить источник этих злоключений в пределах своей досягаемости, то мог оказать всем большую услугу. Затем с каким-то оцепенением, вызванным чувством досады, он вспомнил про меч, лежащий около пенька по другую сторону костра, которым он, на самом деле, немедленно должен был бы воспользоваться в виду надвигающейся угрозы…
Он сделал шаг назад, и словно ступил в вязкую грязь. Следующий было сделать еще труднее: он с напряжением думал о том, почему он вообще решил пойти к пеньку, и последняя мысль, с безнадежностью промелькнувшая, у него заключала в себе лишь страх перед чем-то, окружающим их, и необходимость предупредить об этом Сашу.
Но Ивешка настаивала, он чувствовал и это, чтобы поговорить с ним о чем-то, а в результате и то, и другое только еще больше запутывало его. Он остановился, окончательно позабыв, куда и зачем собирался идти, что собирался сказать, кроме ощущения, что Ивешка опьяняла и дурманила его рассудок…
Около его ноги что-то рычало и дергало за сапог. Он завопил, сделал полуоборота, чтобы сохранить равновесие и зашатался, в тот момент, когда Малыш, продолжая рычать, свалил его с ног, в одно мгновенье становясь размером с доброго волка или даже медведя, когда он оказался стоящим над ним. Он пронзительно закричал, пытаясь выбраться из-под него, и почувствовал, как что-то ухватило его за ногу, причиняя боль, а Малыш с рычаньем переступил через него и бросился в этом направлении.
— Ну, хватит! — сказал Ууламетс, и Петр выполз на твердую землю, поглядывая назад, на опушку леса. Ворон пронзительно каркал, Малыш исчез в лесной чаще. — Иди сюда! — приказал Ууламетс, и что-то пронеслось сквозь лес, слегка раскачивая освещенные отблесками костра макушки кустов.
Малыш вновь запрыгал у ног Петра, будучи все еще размером с собаку, тяжело дыша, угрожающе скаля зубы и принюхиваясь к тому, что находилось по другую сторону его сапог, на коже одного из которых остались свежие царапины.
— С тобой все хорошо? — спросил его Саша, чуть вздрагивая и стараясь придержать его за руку. Но Петр все еще продолжал смотреть прямо на Малыша и только сейчас понял, к своему замешательству, что, на самом деле, он спасал кувшин с водкой и при падении на землю разбил лишь только собственный локоть.
Он отшвырнул его. Он упал, даже не треснув, в ближайших кустах, что само по себе показалось ему последним оскорблением. Он все еще сопротивлялся Саше, который хотел поднять его, сгибая собственные ноги и стараясь встать без чьей либо помощи.
— Что-то слишком много наобещал твой коварный змееподобный сосед, — проворчал Петр в сторону Ууламетса, который подошел, чтобы повнимательней рассмотреть его, и взглянул на Сашу, который протягивал ему кувшин, но на мгновенье отвернулся от него, бросив угрюмый взгляд на Ууламетса. — Ведь он, кажется, обещал не обижать твоих друзей?
Ивешка была от них совсем близко, ее лицо казалось серым и обеспокоенным.
— Со мной все хорошо, — почти выкрикнул он и даже выбросил вперед руку, будто указывая себе самому дорогу к огню. — Со мной все хорошо, и мне вовсе не нужен этот проклятый кувшин! Он проковылял к тому месту, где около костра лежал его меч, раздумывая над тем, не взять ли его в руки да не отправиться ли за водяным. Но он почему-то вдруг ощутил некоторое смущение от этой мысли, полагая, что глупостью тут делу не поможешь. Он с тяжелым чувством опустился на пенек около своего меча и поднял его, продолжая хмуриться, когда подошедший Малыш положил свои лапы ему на колено.
— Спасибо, — сказал Петр.
Затем подошел Саша и поставил на землю кувшин.
— Я полагаю, что мои желания насчет этого кувшина должны бы выполниться, — сказал он очень тихо. — Он всего лишь не должен был разбиться.
— Ты хочешь сказать, что я не смог бы освободиться от этой проклятой вещи! Спасибо! Премного благодарен! А мне, выходит, хоть погибай!
— Мне очень жаль. Я просто постарался сохранить его целым. Ведь вот что ты можешь сделать с вещами под влиянием собственных желаний. Они могут отплатить тебе тем же…
Саша выглядел таким же бледным, как Ивешка. И винить его в чем-то именно сейчас у него не было никаких намерений. Он покачал головой и потер ушибленный локоть.
— Мы должны уходить отсюда, — сказал он. — Первое, что мы начнем делать с утра, так это готовиться к возвращению на лодку…
— Это ничего не решает для нас, — раздался сзади них голос Ууламетса.
— И что же тогда ты можешь посоветовать? — спросил Петр, с неожиданной, до жестокости, точностью вспоминая, как Ууламетс полагался на клятвы водяного. — Черт тебя возьми, ведь ты же говорил, что он не причинит вреда ни тебе, ни кому-либо в твоем окружении. А что же я? Разве я не вхожу в это соглашение? Ты просто пытаешься убить меня, в этом и состоит вся игра?
— Твое собственное отношение ко всему позволяет ему делать такое исключение, — сказал Ууламетс, нагибаясь за посохом. — Подумай об этом.
С этими словами старик пристукнул посохом по земле и отправился за своей драгоценной книгой.
— Я убью его, — пробормотал Петр.
— Ты ничему не учишься, — сказал Ууламетс, искоса глядя на него. — Иди туда, куда хочешь. Отправляйся в Киев. Только попытайся вначале миновать это созданье.
Малыш терся около его ноги, отбежал в сторону кувшина, ухватил его, и, переваливаясь, возвратился вместе с ним назад.
Петр прикрыл глаза и оперся лбом на руки, не обращая внимания на боль в локте.
— Моя дочь, — продолжал бормотать старик за их спиной, — как раз и является подобным его созданьем. А ты — ее. И это тоже хорошенько запомни.
Петр ничего не сказал на это слегка тревожное утверждение. Он только злобно взглянул на старика, который сидел сзади них со своей книгой.
— Он предупреждает тебя об осторожности, — сказал Саша.
— Он всегда находит самый отвратительный способ, чтобы сказать это. — Он взял кувшин у Малыша, который с нетерпеньем ожидал этого, откупорил и влил приличную порцию в его уже заранее открытый рот: Малыш заслужил это.
Подумав над этим, Петр добавил ему еще немного.
Кувшин, почти наполовину пустой, казалось, не стал от этого легче. Он не стал, как начал неожиданно припоминать Петр, значительно легче и в течение дня.
Петр завернулся в одеяло и уснул, справедливо полагая, как не раз сам любил говорить, что может быть лучше этого в подобных обстоятельствах? Видимо, наконец-то Саша добрался до этого очень маленького желания, очень осторожного маленького желания, которое должно было пойти лишь на пользу Петру и ради которого Петр готов был приставать и придираться к нему, если бы на него не свалилось столько бед, большинство из которых Саша считал своими ошибками.
Саша включил и кувшин в очередную дюжину своих желаний, некоторые из которых были еще не вполне ясными для него, а те, которые он так еще и не включил до сих пор в общую сумму по тем же самым причинам, что и Ууламетс, он продолжал обдумывать про себя, совершая в голове долгий процесс вычислений, словно мудрый паук, который, начиная ткать паутину, старается придать ей с самого начала столь регулярный узор, который он, при первой же открывшейся ему опасности мог бы произвольно изменить. Он не имел возможности записывать свои стежки, но он старался «завязывать» в своей памяти отдельные «узелки» этого причудливого рисунка, которые желал надолго запомнить…
И в то время, пока Ивешка бродила около него, выказывая ему свое раздражение и недовольство, как будто его попытки понять происходящее так или иначе вселяли в нее ужас, ее присутствие затеняло и его собственные мысли.
