глиняную чашку и ощутил даже смятение в своем сердце, которое начало биться, словно хотело вырваться сквозь ребра, но не подал вида, и, глядя ей прямо в глаза, сказал как можно спокойней:
— Что же это происходит, Вешка? Ты не хочешь, на самом деле, никуда уходить, ты определенно не хочешь причинять мне никакого вреда…
— Ты не знаешь меня! Замолчи! Замолчи!
— Я ведь не какой-то неудачник, ты знаешь это. И я непременно выставлю себя против Кави Черневога.
— Пожалуйста!
Странное чувство охватило его, будто он, как и прежде, коротал время за разговором с дамой на глазах у ее собственного родителя, зная при этом, что жизнь ее была поставлена на карту. Но он призвал на помощь весь свой такт и свое обаяние, чтобы улыбаться ей, в тот момент когда он изо всех сил желал, чтобы Кави Черневог испытал в полной мере все то зло, которое он причинил ей.
— Здесь нет ничего, что могло бы быть выше твоего понимания. Ты должна только поверить в это, не так ли? Саша говорит, что именно так это и происходит. Этот парень мог обмануть тебя лишь один раз, а теперь ты знаешь все гораздо лучше, ведь ты уже не такая молодая, как была тогда, ты больше не глупенькая девочка, и если ты не хочешь, чтобы люди навязывали тебе свою волю, Вешка, то, ради Бога, не надо говорить о том, что для этого ты должна бежать туда, где он может вновь прибрать тебя к рукам, когда ты окажешься одна.
— Отпусти меня!
— Но ведь ты не глупенькая, девочка, не делай этого. Ивешка!
Его не покидало сильное леденящее душу ощущение, что было что-то еще, наблюдавшее за ним, пока он так резко разговаривал с ней: она вздрогнула и протянула иллюзорные очертания рук, все движение напоминало скорее неожиданный порыв дыма, который слегка коснулся его глаз.
— Петр, ведь я очень опасна, я не раздумываю, когда я начинаю увядать… Я не думаю ни о чем…
— Твой отец надеется, что сможет вернуть тебя назад.
— Он не сможет!
— Так, значит, у нас нет выбора? В зависимости от того, вернет ли тебя твой папа назад, или он не сможет сделать этого, в первом случае мы уходим отсюда, а в другом — мы все погибаем, потому что когда ты начнешь увядать, ты права, ты действительно не сможешь оставить нас одних, ни здесь, в лесу, ни там, дома. Сдается мне, что ты поступила бы гораздо лучше, если бы перестала спорить с нами, на самом деле, черт возьми, кажется лучше, если бы ты не убегала никуда…
— Я убью тебя! — завопила она. — Я не хочу этого, но я убью…
— Разумеется, убьешь, если будешь продолжать в том же духе. Ведь ты колдунья, и у тебя есть сила либо сделать это, либо не сделать, верно? И, конечно, больше, чем у меня.
Она закрыла глаза, сжала свои руки и кивнула, оставляя чуть прикрытыми губы, и в тот же момент все куски воздушной мозаики, составлявшие ее облик, вернулись назад, словно тонкие шелковые нити, искусно сотканные пауком, и заполнили все ее черты.
Боже мой, сколь опасно, и сколь отпугивающе выглядело это, так, что Саша, например, обязательно бы испугался, не столько за себя, сколько за что-нибудь еще.
Но, полубезумец по природе, в чем мог поклясться хозяин любого постоялого двора в Воджводе, Петр, выгнув бровь, улыбался, глядя на нее, чему он научился в незапамятные времена и частенько использовал как наикратчайший путь к женскому сердцу, сколь бы крепко и надежно оно не охранялось.
— Ты должна верить мне, а не этому негодяю. — Затем следовало подмигивание и легкая усмешка. — Докажи им. Поцелуй меня слегка, я не сомневаюсь, что ты это сделаешь.
Глаза стоящего перед ним призрака чуть дрогнули, и взглянули на него широко и тревожно.
— Петр, — услышал он еще чей-то голос в тот момент, когда она обвила ледяные руки вокруг его шеи и поцеловала его, как он просил, простым прикосновением холодных губ, и легкая знакомая дрожь пробежала по его спине. Но ничего не произошло.
Вдруг где-то вдали послышался голос:
— Ивешка!
Она отпрянула назад, глядя на него широко открытыми глазами, так же как и он, что бы ему не казалось на этот счет, смотрел на нее, слегка потерянный…
— Ивешка! — Это раздался резкий окрик Ууламетса. — Боже! Останови его! — закричал Саша не своим голосом, который звучал так беспокойно, что Петр подумал, что уж если дошло до того, что Саша Мисаров опустился до простой ругани в отношении Петра, то это означало, что он, Петр, находится, возможно, в большей опасности, чем сам представляет себе.
— Со мной ничего не случилось…
— Разумеется, не случилось! — проворчал Ууламетс, протягивая руку между ними и отгоняя Ивешку прочь. — Здесь уже и без того было сделано достаточно глупостей, а ты, моя девочка, лучше бы отдавала себе отчет в собственных поступках…
— Я сама знаю, что для меня лучше, папа!
—… и направила бы хоть раз свои желания в одну сторону с моими, насколько бы невозможным это тебе ни казалось! Колдун, который не может следить за тем, что творит, на деле абсолютно беспомощен. Но ты была подготовлена к этому значительно лучше, Боже праведный, ведь ты не имела понятия ни о чем, когда умерла, у тебя были лишь одни неясные намерения. И это именно мое колдовство вернуло тебя назад, коль скоро ты ушла, это мои уроки помогли сохранить тебе ясность мысли, и, благодаря Богу, тебе удастся вернуть назад и остальное…
— Как? Папа, ведь я умерла! И я не смогу вернуться, кроме как еще через чью-то смерть, и ты должен будешь отдать за это Петра, будь все оно проклято, папа!
— Никто и не предполагал сделать это именно таким образом.
— «Не предполагал сделать это именно таким образом!'
— Никто не предполагал, — сказал Петр, заставляя себя вступить в разговор, потому что нрав колдунов с каждой из сторон грозил вот-вот выйти из-под контроля. — Твой отец хотел бы знать, что именно случилось с тобой, а ты не можешь сказать ему это… Лишь один Бог знает о его намерениях, но ведь он вернул тебя назад. Он, на самом деле, хочет видеть тебя живой.
— Он не вернул меня назад, он не хочет вернуть меня, он владеет лишь этим существом…
— Не так-то легко двигаться на ощупь. Это сбивает всех нас.
— Он хочет получить свою дочь на собственный манер!
Петр покачал головой, придерживая руки за поясом, и сказал, Боже мой, подумать только, он заговорил:
— Он рисковал собственной головой ради тебя, чертовски больше, чем, например, для меня сделал бы мой собственный отец, поверь мне.
Ивешка лишь стояла на прежнем месте, то теряя, то вновь собирая мерцающие облачка паутины.
— Поэтому, — продолжал Петр, пожимая плечами, будто выполняя еще чью-то волю, — поэтому, возможно, ты захочешь узнать, почему. Только Бог знает, какие ошибки сделал твой отец, но он слишком долго занимался этим. Разве это не дает оснований, чтобы работать с ним?
— Это как раз то, о чем я говорил! — проворчал Ууламетс.
— Не очень разумно, папа!
— Замолчи! — сказал Петр. — Все замолчите. А ты… — обратился он к Ивешке. — Прекрати войну. Просто перестань сопротивляться ему. Из всех дел следует выбрать самые важные. Первым делом, как выбраться отсюда. Сейчас надо отбросить все старые обиды, они не помогут.
— Да, они определенно не помогут, — заметил Ууламетс. — Подумай, девочка! Желание нашего врага — заставить нас поступать, словно мы дураки. Он хочет, чтобы мы забыли, что он все время находится в этой игре, что он чертовски силен, а мы не способны ни на что другое, как только оказывать ему тем самым дополнительную помощь, что собственно ты и доказала, убегая от самой себя, но не обманись в этом, дочка. Когда мы пришли сюда, у меня еще были наивные представления уладить это дело
