— Вы третий. — Она обратилась к гардеробщице:
— Не забудьте о туфлях!
— О каких? — крикнула в ответ гардеробщица. — О полосатых, которые чередуются во сне, или об огорчительно-нормальных черных и серых?
— Черных и серых.
— Что случилось с другими двумя Бодлерами? — продолжал я расспросы.
Гардеробщица вернулась с охапкой, тяжелой на вид, темной одежды, с белой рубашкой и с черными и серыми туфлями. Иветт показала, чтобы я все забрал, и повела меня снова в коридор.
— С двумя другими, — повторил я. — Что с ними случилось?
— Одного из них арестовали за попытку ограбления банка в Ницце. Как вы можете догадаться, он оказался человеком двух профессий, хотя, конечно, Клови не мог об этом знать, когда приглашал его.
— А другой?
— Его сбила машина. Два месяца в больнице.
— Не очень счастливая роль. Интересно, почему Клови выбрал меня.
— Потому что вы подходящего размера, — объяснила Иветт. — У нас нет времени заказывать новые костюмы. Особенно туфли. Их трудно достать за два-три часа.
— А что такого особенного в этих туфлях?
— У Клови есть теория о Шарле Бодлере и туфлях. Для Клови туфли — главный символ перемен настроения, которые испытывает Бодлер.
— Это фильм о Бодлере?
— Не совсем, — возразила Иветт. — Трудно сказать, о чем фильм Клови. Никто ничего не знает, пока Клови не закончит редактировать, и переснимать, и переснимать. Вы можете переодеться здесь. — Иветт показала на дверь.
— Иветт, — сказал я, — простите, но я не знал, где сегодня была назначена съемка.
— Ничего не случилось, — ответила она с таким видом, который ясно показывал, что очень даже случилось. И на минуту мне стало приятно. Она сердилась из-за моего опоздания, а это предполагало, что у нее что-то ко мне есть. Но, немного подумав, я понял, что любой был бы раздраженным, если бы ему пришлось простоять в течение всего обеда, встречая опоздавшего. Так что это не обязательно личное.
— Что-то произошло? — спросила Иветт.
— Нет, а почему вы спрашиваете?
— Потому что вы стояли здесь и очень долго смотрели в потолок, и я подумала, что у вас приступ или что-то в этом роде.
— Назовите это озарением, — предложил я. — Правда, что Алекс здесь?
— Ох, да. Он где-то здесь.
— Вы сказали, что я его ищу?
— Я сегодня с ним не разговаривала. Но я уверена, что мсье Клови сказал ему. Вам лучше начать переодеваться.
Я открыл дверь и вошел в маленькую прихожую. Иветт осталась на пороге. В дальнем углу стояла ширма, за ней я и начал переодеваться.
Когда я застегивал пуговицы на длинном черном пальто Бодлера, меня охватило жуткое чувство. В смятении я вышел из-за ширмы, чтобы заняться усами и гримом. Иветт стояла у дверей и выглядела легкомысленной и привлекательной в джинсах «луи» и белой рубашке. Темные волосы она собрала в «конский хвост». Над верхней губой выступили крохотные капельки пота, щеки зарумянились. Она выглядела такой свежей и полной жизни, как сама весна. Тут я резко оборвал поток своих мыслей. Потому что и вправду не знал, в какую катастрофу на этот раз втянет меня моя роковая ментальность.
— Мне хотелось бы встретиться с вами, когда закончится съемка, — сказал я.
Она одарила меня милой улыбкой, улыбкой, которая может ничего не означать. Улыбкой, которая появляется, когда все перед вами открыто и мир кажется полным надежды.
Затем из коридора донесся голос Клови, он звал ее. Иветт подошла ко мне и прижала к ладони что-то волосатое.
— Ваши усы, — сказала она. — Желаю удачи.
43. ОТЕЛЬ «ЛОЗАН»
Отель «Лозан» находится на набережной Анжу на северной стороне острова Сен-Луи, почти на равном расстоянии от Мостов Мари и де Сюлли. Когда я был Бодлером, то обычно Жил здесь в маленькой комнатушке под карнизом крыши. Отсюда я смотрел на Сену, горделиво несущую свои воды, и находил, что контраст между многообразной изменчивостью реки и застывшими линиями набережных и мостов — это символ самого искусства. Дело было очень давно, до несчастного приключения с Жанной Дюваль.
И оно было несколько лет назад. А теперь, поскольку я, Бодлер, наслаждаюсь одним из все более редких периодов нормальности, я решил прийти сюда снова. Сегодня вечером регулярное сборище знаменитого Гашиш Клуба, куда приходит так много благородных особ, конечно, не потому, что одобряют курение гашиша, а просто очарованные нашей привычкой к нему, жаждущие поговорить с нами, поудивляться нашему бесстыдству, поклониться алтарю нашего разума.
Я поплотнее завернулся в свой длинный плащ, ночь стояла холодная, пригладил несколько торчавшие усы и вошел в отель.
Камера проводила меня по лестнице. Там стояла наш лидер, Президент, как мы ее называли, и приветствовала меня. Миновав ее, я поднялся по лестнице и вошел в тесную восточную комнату. Воздух в ней сгустился от дыма горевшего в камине угля и табака в трубках джентльменов из высшего общества и от множества свеч. Собравшиеся сидели на софах с длинными элегантными трубками в зубах, отдыхали на легких стульях, покрытых травчатым шелком и атласом. Между затяжками болтали, смеялись, спорили. Я наблюдал за ними, и мне казалось, будто они слегка дрожат, будто сами стали галлюцинацией, которую искали.
Я заметил моего дорогого друга Теофиля Готье <Теофиль Готье (1811 — 1872) — французский поэт, писатель, критик.>, почему-то он оказался выше, чем я ожидал. — Как дела? — спросил я его.
— Вечер только разогревается, — ответил он. — Обычная толпа. Вот на этой кушетке ты можешь увидеть Делакруа, Буассара с дурацкой шляпой на голове и братьев Гонкуров <Эжен Делакруа (1798 — 1863) — живописец и график, глава французского романтизма. Жозеф-Фердинан Буассар де Буаденье (1813 — 1866) — французский художник, романтик, друг Бодлера. Гонкуры: Эдмон (1822-1896), Жюль (1830-1870) — французские писатели, по завещанию Эдмона в 1896 году основана Гонкуровская премия.>, которые как всегда щеголяют надменным видом.
— А кто этот толстяк с чашкой Кофе?
— Мсье Бальзак <Оноре де Бальзак (1799-1850) — французский писатель>. Он приходит только ради беседы. Он говорит, что столько выпивает кофе и алкоголя, что у него развился иммунитет к воздействию Черного Дыма.
Краем глаза сквозь свет прожекторов я заметил, что Клови делает круговые движения рукой. Я истолковал их значение так, мол, он хочет, чтобы Готье и я походили по кругу, чтобы камера могла следить за нами. Я взял Готье под руку и медленно повел через комнату.
— А кто эти двое вон там? — спросил я, потому что двое мужчин только что вошли и суровым взглядом смотрели на происходившее.
— Тот, что слева, конечно, Вагнер, ты можешь определить это по его небрежному галстуку. А другой — восходящий молодой поэт по фамилии Рильке <Рихард Вагнер (1813-1873) — немецкий композитор-новатор. Райнер Мария Рильке (1875-1926) — австрийский поэт>. В подборе собравшихся тоже проявляется «метод Клови». Рильке не мог встретиться, к примеру, с Бодлером, потому что родился после смерти поэта.> — Вагнер и Рильке подошли к нам. Камера повернулась к ним.
— Алекс, ведь это ты под бородой, правда? — почти не шевеля губами, прошептал я Готье.
— Кто бы говорил, — ответил Готье. — Черт возьми, как поживаешь, Хоб?
