заказу. Думал, вдруг он пробьет дверь и вытащит меня отсюда. Вот я и залил его высокоусиляющим горючим «Интегор».
– И что же? – поторопил Хеллмэн, упорно пытаясь встать на ноги.
– Супертранспорт – это животное, Хеллмэн! А горючее «Интергор» – вода! Теперь вытаскивай меня отсюда!
Хеллмэн со вздохом удовлетворения улегся на полу поудобнее. Будь у него побольше времени, он бы и сам, чисто логическим путем, обо всем догадался. Теперь-то все кристально ясно. Машина, наиболее пригодная для лазанья по отвесным, острым как бритва горам, – это животное, вероятно, наделенное втяжными присосками. В промежутках между рейсами она впадет в спячку; а если уж оно пьет воду, то и пища его пригодна для человека. Конечно, о былых обитателях планеты по-прежнему ничего не известно, но, без сомнения...
– Прожги дверь! – крикнул Каскер, и голос его сорвался.
Хеллмэн размышлял об иронии вещей. Если то, что другому мясо (и то, что другому яд), для тебя яд, попробуй съесть что-нибудь еще. До смешного просто.
Но одна мелочь по-прежнему не давала ему покоя.
– Как ты узнал, что это животное земного типа? – спросил он.
– По дыханию, дурень! Оно вдыхает и выдыхает воздух, и при этом запах такой, словно оно наелось луку!
За дверью послышался грохот падающих жестянок и бьющихся бутылок.
– Да поторопись же!
– А что там такое? – спросил Хеллмэн, поднимаясь на ноги и прилаживая лучемет.
– Да Супертранспорт! Он прижал меня к стенке за грудой ящиков. Хеллмэн, по-моему, ему кажется, что я съедобен!
ТЕЛО
Открыв глаза, профессор Мейер увидел беспокойно склонившихся над ним трех молодых хирургов. Внезапно ему пришло в голову, что они действительно должны быть очень молоды, чтобы решиться, на что решились; молоды и Дерзки, не обременены закостенелыми штампами и мыслями; с железной выдержкой, железным самообладанием.
Его так поразило это откровение, что лишь через несколько секунд он понял, что операция прошла успешно.
– Как вы себя чувствуете, сэр?
– Все хорошо?
– Вы в состоянии говорить, сэр? Если нет, качните головой. Или мигните.
Они жадно смотрели.
Профессор Мейер сглотнул, привыкая к новому небу, языку и горлу. Наконец он произнес очень сипло:
– Мне кажется... Мне кажется...
– Ура! – закричал Кассиди. – Фельдман, вставай!
Фельдман соскочил с кушетки и бросился за очками.
– Он уже пришел в себя? Разговаривает?
– Да, он разговаривает! Фредди, мы победили!
Фельдман нашел свои очки и кинулся к операционному столу.
– Можете сказать еще что-нибудь, сэр? Все, что угодно.
– Я...Я...
– О боже, – выдохнул Фельдман. – Кажется, я сойду с ума.
Трое разразились нервным смехом. Они окружили Фельдмана и стали хлопать его по спине. Фельдман тоже засмеялся, но затем зашелся кашлем.
– Где Кент? – крикнул Кассиди. – Он удерживал осциллограф на одной линии в течении десяти часов.
– Отличная работа, черт побери! Где же он?
– Ушел за сэндвичами, – ответил Люпович. – Да вот он.
– Кент, все в порядке!
На пороге появился Кент с двумя бумажными пакетами и половиной бутерброда во рту. Он судорожно сглотнул.
– Заговорил?! Что он сказал?
Раздался шум, и в дверь ввалилась толпа людей.
– Уберите их! – закричал Фельдман. – Где этот полицейский? Сейчас никаких интервью!
Полицейский выбрался из толпы и загородил вход.
– Вы слышали, что говорят врачи, ребята?
– Нечестно, это же сенсация!
– Его первые слова?
– Что он сказал?
– Он действительно превратился в собаку?
– Какой породы?
– Он может вилять хвостом?
– Он сказал, что чувствует себя отлично, – объявил полицейский, загораживая дверь.
– Идем, идем, ребята.
Под его растопыренными руками прошмыгнул фотограф. Он взглянул на операционный стол и пробормотал:
– Боже мой!
Кент закрыл рукой объектив, и в этот миг сработала вспышка.
– Какого черта?! – взревел репортер.
– Вы счастливейший обладатель снимка моей ладони, – саркастически произнес Кент. – Увеличьте его и повесьте в музее современных искусств. А теперь убирайтесь, пока я не сломал вам шею.
– Идем, ребята, – строго повторил полицейский, выталкивая газетчиков. На пороге он обернулся и посмотрел на профессора Мейера.
– Просто не могу поверить! – прошептал он и закрыл за собой дверь.
– Мы кое-что заслужили! – воскликнул Кассиди.
– Да, это надо отметить!
Профессор Мейер улыбнулся – внутренне, конечно, так как лицевая экспрессия была ограничена. Подошел Фельдман.
– Как вы себя чувствуете, сэр?
– Превосходно, – осторожно произнес Мейер. – Немного не по себе, пожалуй...
– Но вы не сожалеете? – перебил Фельдман.
– Еще не знаю, – сказал Мейер. – Я был против из принципа. Незаменимых людей нет.
– Есть. Вы. – Фельдман говорил с горячей убежденностью.
– Я слушал ваши лекции. О, я не претендую на понимание и десятой части, математическая символика для меня только хобби. Но ваши знаменитые...
– Пожалуйста, – выдавил Мейер.
– Нет, позвольте мне сказать, сэр. Вы продолжаете труд, над которым бился Эйнштейн. Никто больше не в состоянии закончить его. Никто! Вам нужно было еще пару лет существовать в любой форме. Человеческое тело пока не хочет принимать гостя, пришлось искать среди приматов...
– Не имеет значения, – оборвал профессор. – В конце концов, главное – интеллект. У меня слегка кружится голова...
– Помню вашу последнюю лекцию в Гарварде, – сжав руки, продолжал Фельдман. – Вы выглядели
