Бринн готов был просить прощения, но вспомнил: красный крестоносец, официант и те два разбойника... Что-то в нем захлопнулось. Он выбросил вперед руку и нанес удар, подкрепив его всей тяжестью своего тела.
Удар пришелся по шее и притиснул Бакстера к столу. Глаза у него потускнели, и он медленно сполз вниз.
– Прошу прощения! – крикнул Бринн. – Мне страшно жаль! Прошу прощения!
Он упал на колени рядом с Бакстером.
– Ну как, пришли в себя, сэр? Мне страшно жаль! Прошу прощения... Какой-то частью сознания, не утратившей способности рассуждать, он говорил себе, что впал в неразрешимое противоречие. Потребность в действии была в нем так же сильна, как потребность просить прощения. Вот он и разрешил дилемму, попытавшись сделать и то и другое, как бывает в сумятице душевного разлада: ударил, а затем попросил прощения.
– Мистер Бакстер! – окликнул он в испуге.
Лицо Бакстера налилось синевой, из уголка рта сочилась кровь. И тут Бринн заметил, что голова лежит под необычным углом к туловищу.
– О-о-ох... – только и выдохнул Бринн.
Прослужив три года в неистовых рыцарях, он не впервой видел сломанную шею.
2
Утром 12 апреля 1959 года Нед Бринн проснулся, умылся и оделся. Ровно в час тридцать пополудни ему предстояло встретиться с Беном Бакстером, главой компании «Бакстер». Вся будущность Бринна зависела от этого свидания. Если бы заручиться поддержкой гигантских бакстеровских предприятий, да еще и на сходных условиях...
Бринн был статный, красивый тридцатишестилетний брюнет. В его обдуманно приветливом взгляде чувствовалась сердечная доброта, а выразительный рот говорил о несокрушимом благочестии. Он двигался легко и свободно, как человек чистой души, не привыкший размышлять над своими поступками.
Бринн уже собрался к выходу. Он зажал под мышкой молитвенный посох и сунул в карман «Руководство к праведной жизни» Норстеда. Никогда не выходил он из дому без этого надежного провожатого.
Напоследок он приколол к отвороту пиджака серебряный значок в виде серпа – эмблему его сана. Бринн был посвящен в сан аскета второй степени западно-буддистской конгрегации, и это даже вселяло в него известную гордость, конечно, сдержанную гордость, дозволительную аскету. Многие считали, что он еще молод для звания мирского священника, однако все соглашались в том, что Бринн не по возрасту ревностно блюдет права и обязанности своего сана.
Он запер квартиру и направился к лифту. Здесь уже стояла кучка жильцов, в большинстве – западные буддисты, но также два ламаиста. Когда лифт подошел, все расступились перед Бринном.
– Славный денек, брат мой! – приветствовал его бой, нажимая на кнопку лифта.
Бринн склонил голову ровно на дюйм, в знак обычного скромного приветствия пастыря пасомому. Он неотступно думал о Бене Бакстере. И все же краешком глаза приметил в клетке лифта прелестную, холеную девушку с волосами черными как вороново крыло, с пикантным смугло-золотистым личиком. Индианка, решил про себя Бринн, и еще подивился, что могло привести чужеземку в их прозаический многоквартирный дом. Он знал большинство жильцов по внешнему виду, но счел бы нескромностью раскланиваться с ними.
Когда лифт спустился в вестибюль, Бринн уже и думать забыл об индианке. У него выдался хлопотливый день. Он предвидел трудности в разговоре с Бакстером и хотел все заранее взвесить. Выйдя на улицу в серенькое, пасмурное апрельское утро, он решил позавтракать в «Золотом лотосе». Часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого.
– Остаться бы здесь навсегда и дышать этим воздухом! – воскликнула Джанна Чандрагор.
Лан Ил слабо улыбнулся.
– Возможно, нам удастся дышать им в наше время. Как он вам показался?
– Уж очень доволен собой и должно быть, ханжа и святоша.
Они следовали за Бринном на расстоянии полуквартала. Его высокая фигура выделялась даже в нью-йоркской утренней толчее.
– А ведь глаз не сводил с вас в лифте, – заметил Ил.
– Заметила. Видный мужчина, не правда ли?
Лан Ил удивленно вскинул брови, но ничего не сказал. Они по-прежнему шли за Бринном, наблюдая, как толпа расступается перед ним из уважения к его сану. И тут-то и началось.
Углубившись в себя, Бринн налетел на осанистого румяного толстяка, облаченного в желтую рясу западно-буддистского священника.
– Простите, младший брат мой, я, кажется, помешал вашим размышлениям? – молвил священник.
– Это всецело моя вина, отец. Ибо сказано: пусть юность рассчитывает свои шаги, – ответствовал Бринн.
Священник покачал головой.
– В юности живет мечта о будущем, и старости надлежит уступать ей дорогу.
– Старость – наш путеводитель и дорожный указатель, смиренно, но настойчиво возразил Бринн. – Все авторы единодушны в этом.
– Если вы чтите старость, – возразил священник, – внемлите же и слову старости о том, что юности надлежит давать дорогу. И пожалуйста, без возражений, возлюбленный брат мой!
Бринн с обдуманно любезной улыбкой отвесил низкий поклон. Священник тоже поклонился, и каждый пошел своей дорогой. Бринн ускорил шаг: он крепче зажал в руке молитвенный посох. До чего это похоже на священника – ссылаться на свой преклонный возраст как на аргумент в пользу юности. Да и вообще в учении западных буддистов много кричащих противоречий. Но Бринну было сейчас не до них.
Он вошел в кафе «Золотой лотос» и сел за один из дальних столиков. Перебирая пальцами сложный узор на своем молитвенном посохе, он чувствовал, что раздражение его проходит. Почти мгновенно вернулось к нему то ясное, бестревожное единство разума и чувства, которое так необходимо адепту праведной жизни.
Но пришло время помыслить о Бене Бакстере. Человеку не мешает помнить и о своих преходящих обязанностях наряду с религиозными. Посмотрев на часы, он увидел, что уже без малого одиннадцать. Через два с половиной часа он будет в конторе у Бакстера и...
– Что вам угодно? – спросил официант.
– Воды и сушеной рыбки, если можно, – отвечал Бринн.
– Не желаете ли картофеля фри?
– Сегодня вишья, и это не положено, – ответствовал Бринн, из деликатности понизив голос.
Официант побледнел, сглотнул и, прошептав: «Да, сэр, простите, сэр!», поспешил уйти.
Напрасно я поставил его в глупое положение, упрекнул себя Бринн. Не извиниться ли?
Но нет, он только больше смутит официанта. И Бринн со свойственной ему решительностью выбросил из головы официанта и стал думать о Бакстере. Если к лесной территории, которую он собирается купить, прибавить капиталы Бакстера и связи Бакстера, трудно даже вообразить...
Бринн почувствовал безотчетную тревогу. Что-то неладное происходило за соседним столиком. Повернувшись, он увидел давешнюю смуглянку; она рыдала в крошечный носовой платочек. Маленький сморщенный старикашка безуспешно пытался ее утешить.
Плачущая девушка бросила на Бринна исполненный отчаяния взгляд. Что мог сделать аскет, очутившийся в таком положении, как не вскочить и направить стопы к их столику!
