— Такие предметы было бы слишком долго перечислять, mi domine…53 Вся моя мудрость состоит в том, что я знаю, как мало знаю. Но — извольте, я разрешаю вам самому ответить на ваш вопрос. — Oн отхлебнул вина и вздохнул с удовольствием. — Клянусь богами, никогда мне не доводилось пробовать более восхитительного бонского.
Было трудно устоять перед очарованием этого человека. Несмотря на озабоченность совсем иными делами, Блез поймал себя на том, что внимательно слушает. Поблескивание перстня на чуткой руке Эразма, его жесты, мягкая ироничная улыбка — все было полно изящества и неотразимой привлекательности. Глаза и худощавое, живое лицо светились умом. Латынь, на которой он говорил, обладала тонкостью скрипичного смычка — или кинжала.
— Ответить на мой собственный вопрос? — подстрекал его маркиз.
— Да, если вы сумеете говорить искренне. Но доступна ли искренность царедворцу? Подвергнем её испытанию. Вообразите, друг мой, что я представлю вашему взору государя, который истинно осознает тяжесть, лежащую на его плечах; который печется об интересах общества более, чем о своих личных делах; который повинуется законам, им самим установленным; который следит за своими чиновниками и требует от них строгого отчета; который, наконец, никогда не забывает, что его влияние может быть обращено и во благо, и во зло. Что скажете вы о таком государе?
— Негодяюс дерьмовус! — пробормотал Пьер на латыни собственного изобретения. У него свело челюсти — он пытался скрыть зевок. — Ну и вечерок!
— Я сказал бы — rara avis in terris54, — ответил де Сюрси. — Но я знал одного такого: моего покойного повелителя, короля Людовика, двенадцатого носителя этого имени. Ваше описание верно рисует его в последние его годы.
— Согласен, — заметил Эразм, — и я слышал, что оно применимо и к императору. Ну, а теперь вообразим, что я представлю вашему взору государя, предающегося лишь удовольствиям, который перекладывает заботы на плечи своих министров, изгоняет от себя любого, кто не услаждает его слух приятными речами; который считает, что он исполняет долг, возложенный на него королевским саном, если каждый день охотится, держит целые конюшни прекрасных лошадей, строит себе дворцы дюжинами, потворствует каждой своей прихоти; который торгует титулами и должностями, грабит своих вассалов с помощью подстроенных судебных процессов и ежедневно изобретает новые способы перекачивать деньги из кошельков подданных в свой собственный. Что скажет о таком государе ваша светлость? Только будьте искренни.
Маркиз рассмеялся:
— Итак, вы запутали меня в свою паутину, о хитроумнейший мастер! Сначала вы нарисовали мне портрет идеального государя, искусно подчеркивая, что передо мною император. Потом представили мне карикатурную фигуру, которую любой честный человек признает одиозной, и хитро подтолкнули меня к осуждению короля. Позор на вашу голову, почтенный Эразм, за такие фокусы с другом! Но, допустим, я не приемлю карикатуры; какой обманный трюк, какой ложный выпад вы пустите в ход дальше?
— Никакого ложного выпада, только прямой укол, vir carissime, 55 — улыбнулся собеседник, — я скажу, что, как и предвидел, вы всего лишь упрямый мул… Но согласитесь, что на ваш первый вопрос относительно Карла и Франциска я уже частично ответил. И я пью за ваше здоровье, как за достойного партнера в тонком искусстве словесной игры. Прозит!
В этот момент Блез решился наилучшим образом использовать паузу. Если разговор пойдет по новому кругу, то одному Богу известно, когда он окончится.
— Могу ли я сказать два слова вашей светлости наедине?
Де Сюрси, отхлебнув вина в ответ на тост Эразма, поставил кубок и нахмурился:
— Чума возьми! Это должны быть очень важные два слова, чтобы оправдать такое вмешательство в нашу беседу… Что, они не могут подождать?
Резкость была столь необычной для патрона, что Блез смог лишь пробормотать, запинаясь:
— Сожалею, но это дело величайшей важности.
Маркиз поднялся с места:
— Ну, тогда, domini mei56, прошу простить меня, я оставлю вас на минуту. А тем временем, остроумнейший Эразм, прошу вас рассмотреть, что вы имели в виду, говоря о частичном ответе, ибо, как мне кажется, вы намереваетесь кое-что добавить. А я спрошу вас об этом, когда вернусь… Нет, нет, мсье де ла Барр, — продолжал он, обращаясь к Пьеру, который было проворно поднялся и уже пытался украдкой выбраться из беседки, — вы оставайтесь здесь и развлекайте наших гостей.
Де Сюрси, сопровождаемый Блезом, отошел в сторону от беседки на одну из садовых дорожек. Остановившись, он нетерпеливо произнес:
— Ну?..
Однако при первых же словах доклада его раздражение исчезло. Он резко выдохнул и схватил собеседника за руку:
— Сэр Джон Руссель!.. Клянусь Богом, тебе следовало бы сказать об этом сразу… Ну, и что дальше? Говори же!
Блез рассказал о путанице с именами и о том, что ему удалось извлечь из промаха Русселя.
— Бург-ан-Брес, — повторил маркиз. — Да, именно оттуда посланец императора, де Борен, тайно проник во Францию, когда в июле встречался с Бурбоном в Монбризоне. Этот Шато, о котором упомянул сэр Джон, — его секретарь, Локингэм — капитан на службе императора. Ясно, что на следующей встрече с герцогом они будут представлять Империю, а Руссель — Англию. Все три союзника вместе. Отличный улов для наших сетей! Только бы не опоздать! Тебе следовало без колебаний прервать меня. Я должен немедленно дать указания Ле-Тоннелье.
— Я уже позволил себе вольность сделать это, монсеньор.
Блез описал свой разговор с тайным агентом, в ответ патрон восторженно ударил его по плечу.
— Браво! Ну что за молодец! Ты делаешь успехи, сын мой. Горжусь тобой.
— Что же теперь? — спросил Блез.
Маркиз помедлил.
— Пока мы не получим донесения Ле-Тоннелье, думать не о чем. Без сомнения, тебе придется выехать с рассветом, но эти планы мы можем обсудить попозже. Многое зависит от того, что сообщит нам Ле-Тоннелье.
Он повернулся, чтобы возвратиться в беседку.
— Извините меня, — сказал Блез, — я думаю, мне бы лучше уложить свои седельные сумки да сказать конюху насчет лошадей. В такое время как-то трудно припоминать латинские склонения, не говоря уж о синтаксисе…
— Конечно. — Маркиз взял Блеза под руку. — Но тем не менее я хочу, чтобы ты вернулся вместе со мною и послушал. По двум причинам. Во-первых, потому, что спокойствие — добродетель, а суета — грех. Подождут твои сумки… А во-вторых — и прежде всего — мне хочется, чтобы ты послушал Дезидерия Эразма. Наши ничтожные трепыхания, наши заботы и тревоги забудутся. Они — лишь мелкая рябь на поверхности моря времени. А жизнь и мысли великих людей лежат намного глубже, и они поистине не подвластны времени. Я надеюсь, что смогу подвести его к обсуждению нашей эпохи, ибо из всех ныне живущих он зрит яснее и дальше любого. А мы с тобой за деревьями не видим леса. Разговор поможет тебе какую-то минуту смотреть на мир его глазами… О Господи Боже, это ещё что такое?
Из беседки донеслись звуки бурного веселья. Подойдя ближе, они услышали голос Пьера, который говорил то басом, то фальцетом, явно что-то представляя, его то и дело прерывали взрывы смеха. Блез узнал «Новый и весьма веселый фарс о Пе», в котором Пьер попеременно разыгрывал роли мужа, жены и судьи. Фарс не отличался утонченностью и, естественно, исполнялся не на латыни. Он подошел к лихому финалу, когда маркиз и Блез вернулись в беседку.
Каноник с побагровевшим лицом фыркал от восторга и колотил кулаком по столу. Эразм, вскидывая вверх свой длинный нос, покатывался со смеху.
— А, монсеньор, — приветствовал он де Сюрси на плохом французском, — вы сказали этому
