вас за ваше благоразумие и хладнокровный ум. Вот моя выгода, которая никогда не кончится. Но — да будет так, давайте отложим, раз вы хотите.
Она сделала реверанс:
— Благодарю вас, сударь… А теперь, если вы меня любите, сделайте мне небольшое одолжение.
— Вам нужно лишь попросить…
— Это пустяк для человека с вашим влиянием… Устройте так, чтобы господина де Лальера освободили.
Он был совершенно поражен:
— О-о! Значит, он все-таки ваш любовник… как я и предполагал. Вам не стоит беспокоиться, признавая это. Почему бы вам было не развлечься по дороге в Женеву? А может быть, здесь замешана политика… Во всяком случае, я ему завидую.
Она снова стиснула кулаки, и снова лицо её осталось непроницаемым:
— О, завидовать не стоит. Я не беспокоюсь, как вы сказали, и говорю откровенно. Однако он был вежлив и галантен. Он воображал, что я ему друг. Если бы я могла помочь делу как-то иначе, то не поставила бы его в это неприятное положение… Короче говоря, он — на моей совести. Так что сделайте мне такое одолжение.
Она не могла бы сказать, обдумывал ли де Норвиль её просьбу на самом деле или только делал вид. Мимикой и жестами он изобразил раздумье: поджал губы, потеребил подбородок и нахмурился.
Но в конце концов произнес:
— Миледи, к большому огорчению, должен вам отказать. Прежде всего, если бы я и захотел, то не смог бы вырвать его из когтей короля. Какое оправдание я могу представить после обвинений, которые, как вы слышали, я изложил сегодня?
Она небрежно вставила:
— Обвинения, конечно, фальшивые?
— Естественно. И это подводит меня к главной причине. Я де Лальеру не друг, но не стал бы так беспокоиться, чтобы обвинить его просто ради удовольствия. Тактика, которую мы обсуждали, требует его формального признания, чтобы поддержать обвинения против де Воля, Баярда и некоторых других. И это признание будет сделано.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверен. По общему мнению, пыточный мастер в Пьер-Сизе — настоящий артист.
Она сделала ещё один промах:
— Золото — ключ к большинству тюрем… Сударь, если вы окажете мне эту услугу, то я соглашусь…
Она вовремя спохватилась. Из всех напрасных жертв самые напрасные — те, которые приносятся дьяволу.
— Согласитесь? — нетерпеливо переспросил он, испытующе глядя ей прямо в глаза. — На что согласитесь, мадемуазель?
— Соглашусь отдать вам вот это, — вышла она из положения, вытаскивая из-за лифа розу Тюдоров на цепочке. — Это стоит не менее двухсот турских ливров. Ее можно продать или использовать, как вам угодно.
Он улыбнулся, повертел в пальцах медаль:
— Вы так заботитесь о нем, что готовы пожертвовать столь ценным подарком короля Англии?
— Я забочусь только о собственном душевном спокойствии.
— Мне кажется, вы могли бы предложить больше.
— Это все, что у меня есть.
— Да неужели? — Его взгляд снова стал испытующим. — Вот если бы вы согласились, чтобы рука ваша стала моей, без всяких отсрочек…
— Я не настолько глупа, сударь.
— Да, вы не глупы… Как мы с вами похожи!
Над головами у них вдруг ударили колокола к вечерне. Ветер, усиливаясь, гонял листья между разбросанными надгробиями. Свет померк, наступили сумерки.
— Нет, этого недостаточно, — сказал он, возвращая эмблему. — И мне нужно идти. Однако до скорого свидания, друг мой. За ваше душевное спокойствие я не опасаюсь.
Ей было все-таки лестно, что эти слова прозвучали как упрек. В конце концов, до сих пор она сохранила свои позиции в игре, которую они вели.
По её желанию он проводил её до дверей церкви Сен-Пьер. Но когда он ушел и стало можно ослабить напряжение, она постояла немного, прижав ладонь к горлу. Потом, войдя в церковь, опустилась на колени перед алтарем Пресвятой Девы.
— Святая матерь Божья, — прошептала она, — спаси меня от этого ужаса! Смилуйся надо мной!
Глава 39
Как заметил Жан де Норвиль, главный пыточных дел мастер тюрьмы Пьер-Сиз, мэтр Тибо, по прозвищу Одноглазый, был настоящим артистом в своем искусстве. Он знал и испытал на деле невероятно большое число из огромного множества способов, изобретенных от начала времен для причинения человеку телесных и душевных страданий. Хотя наука будущего ещё не внесла своего вклада в арсенал средств древнейшего и универсального ремесла, которым промышлял мэтр Тибо, он прекрасно обходился и без этих новинок; и, можно полагать, ему были известны некоторые уловки, которые с той поры уже изгладились из памяти человеческой и которые, если бы удалось их открыть вновь, привели бы современных специалистов в удивление и восторг.
Долгий опыт, соединенный с природным талантом, дал ему такую власть над человеческими скрипками, поющими в его умелых руках, что он мог извлечь из них любой звук, какой ему хотелось. Неудач у него почти не было. Он мог бы с гордостью заявить: «Скажите мне, что вы хотите услышать, а остальное — мое дело».
Как свидетельствовало прозвище, у него был только один глаз — в бытность свою подмастерьем он получил однажды излишне строгое наказание от мастера, у которого обучался. Но этот единственный глаз, холодный, как устрица, был не последним по важности его рабочим инструментом. Когда он устремлял безжалостный немигающий взгляд на пронзительно кричащего пациента (как изящно выражался мэтр Тибо), этот горящий бледным пламенем глаз становился гипнотизирующей точкой, откуда истекало отчаяние.
Весь облик Одноглазого немало способствовал его работе. Цветом лица он походил на тюремный гриб — из-за того, что всю жизнь проводил в четырех стенах, а тонкие бесцветные волоски, покрывавшие его грудь и руки, напоминали отвратительный мех белого паука. Короткий тупой нос и вечно обслюнявленные губы выглядели в равной степени отталкивающе.
Надо сказать, что он следовал собственному призванию с преданностью однолюба и мог бы пожертвовать едой, питьем и даже платой ради всепоглощающего интереса, который находил в своем ремесле. Однако, поскольку мастерство в любом полезном искусстве приносит признание и вознаграждение, он занимал высокое официальное положение, уступая только своему более известному сопернику — городскому палачу. В личной же лаборатории он был бог и царь.
Когда комендант замка сообщил ему, что Блезу де Лальеру дана на размышление неделя, в течение которой он, прежде чем подвергнуться пытке, может сделать добровольное признание в таких-то преступлениях, и что это добровольное признание было бы в высшей степени угодно господину канцлеру Дюпра, мэтр Тибо принял условия задачи.
Он наслаждался любым случаем, который бросал вызов его изобретательности, для него было делом чести искусно выполнить трудную работу в полном соответствии с прихотями заказчика. Что ж, в
