взялся… Езжайте, езжайте, я нагоню. — Она повернулась спиной к ним и стала креститься и кланяться, глядя поверх домов вдаль, где виднелся купол Софийского подворья.
Костя с Любой покатили тележку. Девочка была босая, и Костя все боялся наступить ей на ногу.
— Она очень сильно в бога верит, твоя мама, да? — спросил Костя.
— Она в бога не верит, — спокойно ответила девочка. — Она только боится, вдруг он и взаправду есть. Тогда он какую хочешь болезнь или беду может наслать. Мы ведь нездешние, мы беженки…
— Ты отдохни, я подержу тележку, — сказал Костя, и Люба отпустила поручень и отошла в сторону. Она не мигая, чуть-чуть улыбаясь каким-то своим мыслям, смотрела на ровную спокойную воду Карповки. Потом подошла женщина, стала рядом с Костей, и они повезли тележку дальше. Девочка шла сбоку. Косте вдруг стало ясно, что с миллионом дело у него здесь не выгорит. Но уйти было неловко, да и не очень хотелось уходить.
Теперь они держали путь мимо ограды Ботанического сада. Слева стояли высокие задумчивые деревья, справа текла речка. Берег вольно соприкасался с водой, он осыпался, низкие сваи подгнили. На другом берегу виднелись какие-то строения, кусты. Там ходили люди в халатах — больные. Когда поравнялись с одноэтажным невзрачным зданием, что стояло на другом берегу, женщина опять отошла от тележки и стала креститься. Люба заняла ее место.
— А зачем она на этот дом молится? — спросил девочку Костя.
— Это покойницкая, — ответила Люба. — Видишь, там у дверей икона с лампадкой.
— Правда, что, когда кто-нибудь умирает, у него изо рта вылетает маленькое облачко, вроде дымка? — спросил Костя. — Ленька из сорок восьмой квартиры, когда дедушка его при нем умер, видел облачко. И это было не зимой, а летом. Зимой облачко у каждого может быть. Или Ленька врет? В книгах про это нет.
— Может, и не врет, — ответила девочка. — Может, когда кто сам от себя помирает, от болезни, то облачко есть. Я не видела, как сами от себя. А когда кого расстреливают, то у него облачка нет.
— Ты видала, как расстреливают? — с уважением спросил Костя.
— Когда мы в Княж-поле жили, там тюрьму очищали. Сухих выгоняли на волю, а мокрых расстреливали. Мокрые — это бандиты, душегубцы…
— А сухие?
— Сухие — это воришки, жулики, фармазонщики.
— Страшно было? — спросил Костя.
— Я очень даже боялась, меня мальчишки побить грозились, потому что они сами хотели все патроны подобрать. Я очень зоркая, все в траве вижу… Мы на богаделенском кладбище прятались, в кустах между могилок. Мокрых у стенки стреляли. Они боялись очень. Еще стрельбы нет, а они уже падают. Один на коленках пополз быстро-быстро, ровно так, будто плывет… Мы потом патроны собирали, мы это из-за патронов.
Тут их опять нагнала женщина.
— Устал, верно? — спросила она у Кости. — Ты сам-то откуда?
— С Васильевского, — ответил он. Ему не хотелось врать. Да сейчас и не имело никакого значения, откуда он.
— Издалека ты забрел! Но нам теперь близко. Вот мостик переедем, а потом скоро и дом. И ты бы шел домой… Отблагодарить мне тебя нечем.
— Я знаю, — сказал Костя. — А как мне дойти до рельсов?
— Вот Люба тебя проводит. Я пока одна повезу.
Девочка повела Костю по широкой улице, совсем малолюдной. Они шли вдоль серой каменной ограды, потом вышли на другую широкую улицу, где тянулись рельсы.
— По рельсам иди, иди и иди, и придешь на Васильевский, — сказала девочка.
— Иди вон в ту сторону… Я домой пойду.
— На тебе гвоздь, — сказал Костя. — Кто пристанет — бей по черепушке.
— Спасибо, — равнодушно сказала она, принимая гвоздь. — Никто не пристанет, ты за меня не бойся. — Она улыбнулась и вдруг стала очень красивой.
С угла Костя обернулся и поглядел ей вслед. Она шагала, не оглядываясь, у нее была веселая, легкая походка. Вдруг она подпрыгнула, взмахнула рукой. Что-то отделилось от руки и полетело за каменную ограду. «Это она мой гвоздь закинула, — догадался Костя. — Ну и пусть!»
Оставшись один, он почувствовал себя очень усталым и очень голодным. Его обогнал трамвай с висящими на площадке людьми. На колбасе сидели двое мальчишек, и один из них ухитрился показать ему нос. Потом трамвай остановился, не доехав до остановки, — что-то в нем сломалось. Но Костя и не собирался ехать. Он все шел, и шел, и шел к себе на Васильевский. Чтобы заглушить голод, он решил прибегнуть к древнетибетской магии. Когда он дошел до Зверинской, он вел за собой триста двадцать пять белых тигров. Здесь он отпустил их, и они побежали в зоосад.
Над мостом летел морской ветер. Деревья Петровского острова тесно стояли у самой воды, жестикулируя ветвями, будто совещались. Им очень хотелось перейти на другой берег, но они не знали, как это сделать. Маленький буксир с громким названием «Третий Интернационал» тащил по реке небольшую пристань. «На этой пристани надо написать „Люба“, — подумал Костя. — Она живет и тихо плывет куда-то в своем имени, будто в этом плавучем домике… А когда она вырастет и станет называться Любовью, в какое здание она въедет?» Этого здания он представить себе не мог.
* * *
Костя сообщил тете Ане, что он опять пытался заработать миллион в поте лица и опять ничего не получилось. О Любе он почему-то не упомянул. Просто он помог одной тетеньке, но она бедная.
— Значит, ты от чистого сердца помог этой женщине?
— Нет, сначала не от чистого сердца, — признался Костя. — Понимаешь, она хитрая, но она и бедная. Когда я догадался, что она ничего не заплатит, я все равно еще вез тележку.
— Это хорошо. Это тебе зачтется, — объявила тетя Аня. — И не осуждай в душе эту женщину. Может быть, если бы она не была такой бедной, она не была бы такой хитрой.
11
Костя лег спать — и сразу проснулся. Но лег он вечером, а проснулся утром. А ему показалось, что прошел миг. Кто-то на миг окунул его с головой в мягкое, теплое безмолвие — и вот нет никакой усталости, он опять может шагать куда угодно. Тетя Аня уже вскипятила на буржуйке морковный чай и напекла овсяных лепешек. В комнате уютно пахло дымом.
Он пожелал тете Ане доброго утра и побежал умываться. Умывшись, потер ладонью голову и поднес ладонь к носу. Нет, керосином совсем не пахнет. Но вдруг еще чуть-чуть пахнет? Вернувшись в комнату, он попросил тетю Аню понюхать его голову.
— Уже ничуть не пахнет, — огорченно сказала тетя Аня. — Но ходит слух, что в Петроград идут два эшелона из Баку. Если начнется свободная продажа керосина, мы сделаем два керосиновых дня в неделю, — обнадежила она Костю.
Когда Костя скатился во двор, первым, кого он увидел, был Чепчик.
— Ну, заработал вчера? — спросил тот Костю.
— Фигу с маслом!
— И я фигу с маслом, — признался Чепчик обрадованным голосом. Ему было приятно, что не одному ему не повезло. — У меня работу шпана петербургская отбила. Стал помогать одной тетке — тут сразу двое подошли, один с финкой, другой с кастетом: «Ты откуда такой?» Ясно, пронюхали, что я с Васильевского. Ну, я-то не сдрейфил! Вынул гвоздь, одному — по зубатке раз! А другой — раз меня финкой! А я ему — раз по скуле! Тут другой меня — кастетом по чердаку! Ну, тут к ним еще восемь человек на помощь подошли и
