Нюта чинно села на диван. Костя присел поодаль. Женщина посмотрела на них рассеянно, как сквозь сон. Потом улыбнулась и сказала:
— Дети, но ведь Николая нет дома. Его позвали к этим ужасным немытикам. Если вы сейчас пойдете туда, он скажет вам, когда прийти к нему… Тебя, девочка, он уже, кажется, рисовал?
— Да, я ему позировала, — немножко обиженно ответила Нюта. — Но как вы думаете, подойдет ему вот этот тип? — Она кивнула на Костю.
— Этот тип? — Женщина засмеялась необидно и негромко. — Этот мальчик, наверно, подойдет.
— Скажите, а что такое анималист? — спросил Костя, осмелев.
— Это художник, который рисует зверей.
Косте стало обидно за Нюту, и он сказал:
— Но ведь мы совсем не звери!
— Сейчас у Николая трудные времена, и иногда он рисует и людей. Это для детского журнала. А к немытикам его позвали написать какой-то аншлаг, за это ему обещали еды.
— Но ведь он моется? — спросил Костя.
— Моется, — ответила женщина. — А что?
— Значит, он мытик, а не немытик. Почему же он мытик, а рисует для немытиков?
— Не обращайте на него внимания, он любит задавать глупые вопросы, — сказала женщине Нюта. — Нам, кажется, пора идти.
— Ты что так смотрел на нее? — спросила Нюта Костю, когда они вышли на улицу. — Неприлично мальчику смотреть так на пожилых женщин и еще заговаривать с ними… Ну, веди меня к своим ужасным немытикам.
— Они не мои, — ответил Костя. — Я раз зашел туда с Колькой, и то на минутку. И совсем не понравилось. И потом не всех туда принимают.
— Тебя очень даже примут!
— Нет, не примут! Колькина мать говорит, что это религиозно-медицинская секта для взрослых. Милиция им запретила вовлекать несовершеннолетних. Колька хотел вовлечься, и ничего не вышло. А меня к ним и не тянет.
— Ужасно рада за тебя! Значит, ты ужасно любишь воду?
— Да, люблю! — уверенно ответил Костя.
Это была полуправда. Он терпеть не мог умываться, особенно по утрам. Но немытики были против воды целиком и полностью. А Костя любил купаться, да и в баню ходить ему нравилось, особенно зимой, когда дома холодно и на улице мороз.
Они дошли до Большого проспекта, свернули направо, стараясь идти только по солнечной стороне, — ведь в тени больше хочется есть. На углу Одиннадцатой линии Нюта вдруг заявила:
— Тебе надо поскорее зарабатывать миллион. А то деньги кончатся, и ты так никогда и не отдашь миллиона.
Костя испугался. Ему совсем не хотелось на всю жизнь оставаться воришкой. Сейчас, пока он Костя, пока живет он в маленькой конуре, это еще терпимо. Но ему совсем не хочется въезжать воришкой в высокую круглую башню КОНСТАНТИН. И он сказал Нюте:
— Деньги всегда будут. Как это деньги «кончатся»?
— А так! Муся из десятой квартиры говорит, что ходит такой слух. Один профессор высчитал, что к зиме все деньги лопнут… Вот сейчас у нас миллионы и миллиарды, да? А за миллиардами что идет?
— За миллиардами — биллиарды, за биллиардами — трильярды, за трильярдами — биллионы, за биллионами — трильоны, за трильонами — квадрильоны…
— Потом идут секстильоны, — подхватила Нюта. — А потом идет дьяволион, число адское. После адского числа ничего уже нет, одни нули без палочек. И тут-то все деньги сразу лопнут… Так им и надо! Их придумали помещики и капиталисты.
— Но тогда, значит, и бухгалтеров и кассиров не надо будет? А где тетя Аня станет служить?
— Тетя Аня выучится на доктора и станет служить в той же самой больнице. И ты к ней еще и лечиться придешь.
— Но ведь она же в психической служит. Зачем мне там лечиться?
— Ну уж не знаю… Может быть, у тебя воспаление психики. Ты на эту тетеньку-художницу смотрел ненормальными глазами.
— Нюта, не сердись на меня, — сказал Костя. — Я больше ни на кого не буду смотреть, только на тебя.
5
Выйдя на Средний проспект, они прошли по нему до нужной им линии и вошли во двор. Здесь, в пустующем складе, разместилась молельня немытиков; этот сарай с узкими окнами в мелкую стеклянную клетку и с крышей из серого гофрированного железа был довольно невзрачен и снаружи и внутри. Войдя в него, Костя и Нюта сели на самые последние места, и сразу же несколько немытиц и два немытика обернулись и сердито уставились на Нюту. Она, такая чистенькая и аккуратная, совсем не подходила к этой компании. На Костю же они посмотрели даже с некоторым одобрением. Правда, в это утро он помыл лицо и руки, но все-таки немытики, видно, почуяли в нем что-то родное.
В молельне густо пахло нестираным бельем, но сквозь этот запах пробивался приятный, тонкий аромат табака, — он шел от пустых ящиков, на которые положены были доски, заменяющие скамейки. Впереди маячила маленькая эстрада, сколоченная из горбылей. Там стоял полный нестарый мужчина с заметно немытым лицом. На нем красовался какой-то рваный серый балахон, однако из-за балахона виднелись неплохие брюки и не слишком поношенные коричневые штиблеты. То был Гоша Ангел. Прежде он работал оценщиком в ломбарде, а когда ломбарды закрылись, Гошу вдруг осенила благодать: он объявил себя ангелом и организовал эту самую секту. Сегодня, в день радения, все сектанты были в сборе. Немытики и немытицы сидели на самодельных скамьях и слушали Гошу Ангела. Немытиц было куда больше, но молодых и симпатичных Костя среди них не приметил. Это были пожилые всклокоченные женщины, Гошины почитательницы, готовые за него в огонь, но, конечно, не в воду. Ведь Гоша лютый враг воды.
В стороне от эстрадки выделялся прислоненный к стене ярко расписанный лист фанеры. Возле него хлопотал художник. Он заканчивал работу. Изображен голый голубой человек, лежащий на банном полке и радостно нахлестывающий себя веником. Он парится в свое удовольствие и не видит, кто стоит позади. А позади стоит Смерть — оранжевый скелет с черным кинжалом в правой руке. Другой рукой Смерть держит хоругвь с четкой надписью:
«ОПОМНИСЬ, НЕСЧАСТНЫЙ! МОЯСЬ, ТЫ УБИВАЕШЬ СЕБЯ!»
Все было нарисовано очень хорошо, но в лице у моющегося дяденьки чувствовалось что-то собачье, а череп у Смерти был чуть-чуть лошадиный. Поэтому Костя сразу догадался, что здесь находится именно тот художник, который им нужен. Но сейчас подойти к нему неудобно: Гоша Ангел держит проповедь.
— О друзья и подруги в немытии! — говорил Гоша нараспев приятным голосом. — Продолжу слово о долголетии, дающемся через немытие. Отчего, спрашивается, лично известный мне Иисус Христос пошел по Генисаретскому озеру, по водной поверхности? Для чего, спрашиваю я вас, вычудил он это чудо? Да потому, что он не хотел погружаться в воду! Он был против мытия, он хотел долгой жизни! А почему так долго жили скитники и пустынники? Да потому, что, удаляясь в скиты и пустыни, они получали счастливую возможность не мыться! Моясь, человек смывает с себя необходимые ему вещества и флюиды, расслабляет тело и душу. Бог никогда не моется, и, потому он вечен!
Гоша вдруг подпрыгнул и запел:
