за Сергея, с ним что-то творится странное. Как счастлив он был, когда я заговорила! А как задушевно поздравляли меня его родные с чудесным исцелением!
И она начала излагать историю своей жизни в новом, расширенном и уточненном варианте. Теперь речь ее уже не казалась мне ручейком. Нет, это был горный поток, вздувшийся от ливня, с грохотом несущий камни, с корнем вырывающий прибрежные деревья, сносящий мосты. До моего сознания начало доходить, что Ботаник не только не преувеличил, а даже преуменьшил размеры своего семейного бедствия.
Когда мы шли через Дворцовый мост, мне удалось вставить в речь Фиалки Молчаливой четыре слова:
— Как приятно иногда помолчать…— начал я.
— Не смущайтесь, говорите, говорите! — пере била меня Валентина. — Я все время внимательно слушаю вас! — И она повела свое жизнеописание по третьему кругу — это было уже академическое словесное издание, с документальными подробностями, с устными портретами родных и знакомых, со ссылками на классиков, с цитатами из писем. Мы вышли на Большой проспект Петроградской стороны, а она не окончила еще и первого тома. А впереди предстояли тома и тома… Мне стало чудиться, что здания пошевеливаются и покачиваются, а из окон выглядывают какие-то странные существа — кто с тремя глазами, кто с перепончатыми крыльями на месте ушей. Начали открываться крышки люков, из-под земли стали постепенно выползать толстые голубые удавы. Остатками угасающего сознания я понял, что у меня начался психический сдвиг.
Меж тем до дому мне оставалось не меньше двух километров. От Фиалки мне не уйти, а с Фиалкой мне не дойти, ибо из-за нее я накрепко сойду с ума, мелькнула тревожная мысль. Есть только один выход: броситься под легковую машину, получить травму и попасть в больницу. Так, ценой телесного ушиба или перелома, я избавлюсь от Валентины и спасу самое ценное свое достояние: здоровую психику.
Пропустив пять «Волг», одну «Победу» и три «Москвича», я, сбросив со спины рюкзак и торопливо набрав в грудь воздуха, ласточкой нырнул под уютный серенький «Запорожец».
Очнулся я на носилках. Их уже собирались задвинуть в машину «скорой помощи». Слабеющим голосом я обратился к милиционеру ГАИ и попросил записать в протокол, что водитель «Запорожца» ни в чем не виноват. Затем я услыхал, как Валентина дает свидетельские показания. Она начала их с описания своего детства. Я снова впал в беспамятство.
4. Тихое пристанище
В открытое окно светило утреннее солнце. Я лежал в большой комнате с голубоватыми стенами. Глянув перед собой, я увидал свою правую ногу. Она стала очень большой и была завернута в белое. Повернув голову вправо, я обнаружил, что на соседней койке спит пожилой человек с усами. К стене возле его изголовья были прислонены костыли. В палате стояла блаженная тишина. Затем тихо открылась дверь, вошла юная санитарка в белом халате, неся широкий поднос, на котором стояли стаканы с чаем и тарелки с сосисками. Тихими шагами, соблюдая благородное молчание, она обошла палату и, поставив на каждую тумбочку завтрак, неслышно удалилась.
Я осторожно, стараясь не шуметь, повернулся на бок и приступил к завтраку. Но на какое-то мгновение я почувствовал боль в ноге и негромко охнул. Этим я разбудил усатого соседа.
— Охайте на здоровье, не стесняйтесь, — добродушно сказал он. — Рад соседству с человеком, который пострадал на проспекте… До вас тут лежал какой-то переулочник, — с оттенком пренебрежения закончил он.
— У меня, по-видимому, перелом? — спросил я его.
— Не по-видимому, а именно перелом и именно правой ноги, — ответил усач. И далее он пояснил мне, что в эту палату кладут только тех, у кого сломана правая нога. Это делается для удобства лечащего персонала и для улучшения самочувствия больных — чтобы у них была общая тема для разговоров. — В соседней палате лежат больные с переломами левой ноги. Среди них есть один мостовик, — добавил он с глубоким уважением, в котором сквозила доля зависти.
— Инженер-мостостроитель? — поинтересовался я.
— Нет, он, кажется, бухгалтер. Но он попал под машину на Кировском мосту. И благодаря ему палата левоножников сразу вырвалась вперед. Мост — это пять баллов, высшая оценка!.. Но зато у нас, правоножников, был один площадник. Он пострадал на площади Искусств, а площадь — это четыре балла. К сожалению, его выписали третьего дня. Врачи ведь не участвуют в нашем межпалатном состязании. Им лишь бы вылечить человека, а мостовик он, или площадник, или двухбалльный улочник, или однобалльник-переулочник — на это им начхать.
— Значит, я, проспектник, тяну на тройку? — сказал я. — Кабы знать бы да ведать!.. Я учту это на будущее.
— Но будьте внимательны! — предупредил меня мой собеседник. — Если вы повредите на мосту левую ногу, то это будет большой проигрыш для нашей палаты.
— Извините за нескромный вопрос, но меня интересует, кто вы по здешней градации — улочник или, быть может, тоже проспектник? — спросил я своего соседа.
— Я вне конкурса, — с грустью признался усач. — Я получил травму на водной поверхности. Попал под речной трамвай. Меня здесь прозвали Трамваич.
— Вы попали под пароход? — посочувствовал я. — Плыли — и не успели от него увернуться?
— Нет, плавать я не умею. Я вышел погулять вниз по Невке, а был туман. И вдруг — этот речной трамвай. Рулевой растерялся: ему бы дать руля вправо — и ничего бы не случилось. А он отвернул влево — и моя нога попала под форштевень.
Видя, что я смотрю на него с некоторым недоумением, Трамваич пояснил мне:
— Я могу ходить по воде. Но я не злоупотребляю этим. В порту я даже дал подписку о нехождении по акватории в рабочее время, чтобы не было лишних разговоров. Я работаю учетчиком в портовом складе.
— А трудно выучиться ходить по воде?
— Не знаю. У меня это наследственное. По семейному преданию, моему деду попалась очень говорливая жена. Он ушел от нее на спецкурсы, получил специальность монаха-отшельника, дал обет молчания и безбрачия и удалился в пустыню. На этом посту он проработал три года, а затем супруга выявила его местонахождение и явилась лично. Поскольку кругом была пустыня, он прыгнул в колодец. Там он обнаружил, что стоит на воде, не погружаясь в глубину. Когда факт непогружения стал известен в верхах, деда хотели повысить в святые. Но потом его дисквалифицировали за моральную неустойчивость: дело в том, что он все-таки вернулся в семью. Он пожалел жену, у которой при виде чуда отнялся язык.
Эта история навела меня на грустные размышления. Я вспомнил, что, когда меня положили на носилки, портфеля со мной не было. Значит, он остался у Валентины. А она, к сожалению, женщина честная, она явится в больницу, чтобы вернуть мне этот портфель. И она будет разговаривать!.. И нет здесь колодца, куда я мог бы спрятаться. И некуда убежать — ведь я прикован к постели… Тогда я спросил Трамваича, скоро ли начинают ходить люди после перелома ноги. Он ответил: кто как. Он лично лежит уже две недели, и костыли стоят наготове — для поднятия духа, но вряд ли он сможет встать на ноги ранее чем через месяц.
Перспектива столь долгого лежания при возможности появления здесь Фиалки Молчаливой весьма встревожила меня. Но пока что в палате царила блаженная тишина.
5. Опять фиалка
Прошла неделя. Если не считать некоторых болезненных процедур, связанных с лечением, жизнь моя текла спокойно и умиротворенно. Я уже вник в те маленькие радости и горести, которые волновали наш дружный правоножный коллектив. Я уже торжествовал вместе со своими однопалатниками, когда из левоножной палаты выписали гордого мостовика и на его койку положили жалкую жертву судьбы — человека, поскользнувшегося на арбузной корке в Фонарном переулке. Я часто беседовал со своим соседом.
