— Спасибо за открытие, — Ларсен поклонился. — А мы-то, глупыши, не догадывались. Все глазели и никак не могли налюбоваться на самих себя в зеркало. Оды человечеству сочиняли, в «грин пис» играли, в помощь братским народам. Так все славно было и вдруг — на тебе! — набили шишку. Оказалось — ползли прямиком в ад… Если это все, до чего ты додумался, могу только посочувствовать. Как же! Самостоятельно выйти на одну из самых затрепанных тем. Браво!.. — подавшись вперед, Ларсен взорвался. — А не кажется ли тебе, милейший, что это давным-давно понимают все на свете. Все до последнего идиота! Потому что — старо, как мир! Бородато и тривиально!
— Значит, понимать — это еще не прочувствовать!
Впервые за время беседы в голосе пленника прозвучали твердые нотки.
— Иногда между осмыслением и чувственным восприятием пролетает целая жизнь. И главное зачастую приходит лишь на смертном одре. Неудивительно, что так мало людей сознается в том, что прожитым они довольны.
— Пусть! — яростно прорычал Ларсен. — Пусть недовольны и пусть дорога наша отвратительна! Но что с того? Кому какое дело до наших ошибок и нашего пути?! Мне, индивидууму с большой буквы, важно прежде всего то, что это мой путь! И мне интересно прошагать его самостоятельно — своими собственными ножками! — он яростно потряс перед лицом лежащего указательным пальцем. — Не под указку многомудрого наставника! И не по совету папеньки с маменькой! А САМОСТОЯТЕЛЬНО!
— Я понимаю… Конечно, я понимаю… — потерянно забормотал пленник. — В сущности это и есть первое заблуждение людей, — он неожиданно приподнялся на своем ложе из мешковины и неверной рукой ткнул в лейтенанта. — Но ведь и вы должны в конце концов уяснить, что нельзя говорить о вашем и только о ВАШЕМ пути?! Родители живут, примеряясь к судьбе детей, старики — примеряясь к судьбе внуков. Иначе и быть не может. И тот же скандальный сосед отравляет существование всем, кто живет поблизости. Наши судьбы переплетены теснейшим образом. Тонущий никогда не тонет в одиночку! Так уж получается, что мы прихватываем с собой на дно всех, до кого можем только дотянуться. И точно так же по собственному неразумению и капризу человечество тянет за собой своих меньших братьев. Если мы исчезнем, то исчезнем вместе с лесами, океанами и реками. Уверены ли вы, что хоть малая часть природы избежит вируса всепроникающей цивилизации?.. Очень сомнительно. Человек умудрился стать вездесущим. И уж поверьте, — погружаясь на дно, он распахнет руки пошире, — узник сделал небольшую паузу, переводя дух. — А теперь посудите: если технологический прогресс — целиком и полностью ваше достояние, в чем же провинилась природа? В слепом эгоизме о ней ВЫ даже не вспоминаете!
Это «вы» и «ваше» Ларсен решил про себя отметить. На всякий случай. Вы — то бишь, люди, — замечательно! А кто же тогда — эти самые «мы»?..
Пленник тем временем продолжал распаляться.
— … Один-единственный раз попробуйте взглянуть на случившееся под иным углом зрения. Лиса выслеживает полевку, и вот является охотник. Полевка ему не нужна, ему нужна лисья шкура. И разумеется, по отношению к лисе он — хищник и оккупант, но согласитесь, точка зрения полевой мыши будет несколько иной. Другими словами — все, за что я ратовал, было правом всего сущего на жизнь.
— Ну а как насчет человеческих прав?
— И это само собой. Но будучи разумным, человек должен первым делать шаг назад, а значит — и навстречу.
— Это на своей-то земле и навстречу?
Пленник взглянул на Ларсена страдающими глазами и протяжно вздохнул. В легких у него что-то булькающе клокотнуло.
— Господи!.. Почему вы так уверены, что это ваша земля?
— Да потому что мы родились на ней и выросли!
— Но вы не создавали ее и не возделывали. Не вы придумали эти океаны и не вы подарили жизнь миллионам животных. Данное вам в аренду вы попросту присвоили, но и присвоив, тут же принялись делить, чем, собственно, и занимаетесь вплоть до последнего времени… — говорящий вновь сделал короткую передышку. — И по сию пору космополитизм у вас ругательное слово. Даже в чисто бытовом понимании. Планетарный космополитизм вам и вовсе недоступен. С самых давних дней Земля представляет собой ни что иное, как огромный концентрационный лагерь, единственным полноправным надзирателем которого является человек — гомо сапиенс, вечно нуждающийся в достойном сопернике и таковыми именующий лишь себе подобных.
Ларсен отчего-то вспомнил отстреливающегося от него капитана и нахмурился.
— Кто знает, сколько еще цивилизаций проживает на этой планете одновременно с нами! Мы же не ведаем о них ничего! Однако есть ли гарантии, что, увлекшись самоуничтожением, мы не уничтожим заодно и их? Впрочем, это уже началось. Иначе не придумали бы Красную книгу.
— Одну минутку!.. — Ларсен задумался. — Выходит, ОНИ — вовсе не инопланетяне? Ты это хочешь сказать? Какой-нибудь там параллельный мир, так что ли?
— Боже мой, какая разница? Инопланетяне, параллельные миры — разве в этом дело?
— Отчего же, — Ларсен улыбнулся. — Я, например, думаю, что именно в этом. Если они не пришельцы и если они — свои, так сказать, — тутошние?.. Да екалэмэнэ! Ведь многое сразу становится ясным! Все их светящиеся облака, исчезающие на глазах дирижабли… И потом — они же ничего не разрушают! Теперь-то понятно почему! Зачем портить планетку, верно? Им нужна чистая жилплощадь. Впрочем… — он озабочено потер лоб. — Какого черта они используют тогда этот адский плуг? Он-то им для чего понадобился?
— Вы так ничего и не поняли…
Ларсен разозлился.
— Напротив! Потихоньку начинаю постигать. Оккупировать квартирку — не то же самое, что выжать с той же квартирки соседей. Тут нужна особая стратегия.
— Но ведь об оккупации и речи не шло! Я говорил о мудрости. Дорогу уступает мудрейший!
— Дорогу уступает слабак!
— Но даже в заповедях сказано…
— В заповедях?.. Превосходно! — соскочив с табурета, Ларсен грохочущим шагом заметался по комнате. — Значит, все в конечном счете снова свелось к вере? И тут без нее, родимой, не обошлось? Прекрасно! Опять крестовые походы, публичные сожжения и запоздалые зачисления в сан святых… — Ларсен взметнул к потолку руки. — Господи! Хоть бы ты взглянул и ужаснулся, что мы тут с верой в тебя вытворили! Не устраивала хинаяна, — изобрели махаяну, вчера крестились двумя пальцами — сегодня тремя. Одни зачитываются сутрами, другие — библией. И ежедневно ненавидим друг дружку. Хоть бы одного верующего встретить, что не душил бы своего ближнего! Будда, Рерихи, Христианство — да я все приму, если увижу, что на знамени будет написано имя любви. Да не какой-то там абстрактной, а любви ко мне — такому, как есть. За что-то — меня и любая тварь полюбит — за макияж какой-нибудь, за кусочек сахара, а ты просто так полюби! Бескорыстно! Не такой уж я пропащий, чтоб меня не любить. И когда, прикрываясь святыми писаниями, на меня танком прет какой-нибудь поп, я пугаюсь. Я начинаю бояться такой веры. Его веры! И пошел он к черту с такой верой! А может, он и заявился от черта, да только не понимает этого. А я и понимать не хочу! Знаю только, что я — за любовь. Руками и ногами! И боюсь только ненависти — когда Рерихи наезжают на Христа, а Иеговисты на Святую Троицу. Зачем? Для чего? Им-то между собой что делить? Коли на тебе ряса, коли ты веруешь, так угомонись и не ищи себе врагов. Возлюби, как сказано в писании, и не спеши осуждать. Вот тогда я первый побегу за тобой и первый обниму, как друга. А до тех пор, пока кто-то будет меня поучать, тянуть за руку и грозить пальцем, я буду отбиваться. Изо всех сил. Будь то инопланетяне-проповедники или свои доморощенные идеологи…
Чуть подостывший Ларсен вернулся к табурету и нехотя присел. Обдумав его слова, узник подал голос:
— Однако, чтобы разнять дерущихся, иногда просто не обойтись без силового вмешательства.
— О-о! И это им вполне удалось! — Ларсен ернически закивал головой. — Можно, пожалуй, не продолжать. Преотлично понимаю все, что ты тут будешь мне вкручивать… Слезки они, видите ли, проливают! Обидели их — неслышимых и невидимых!.. Мир, стало быть, волокут в пропасть, а они по доброте душевной бросились его спасать. Защитнички!.. То-то и глушат направо и налево. А бомбы — они ведь не разбирают, где зверушки, а где человек. Так что — вот она твоя справедливость в действии. Все тот
