же крестовый поход. Стрелы, мечи и копья…
Достав из-за пазухи бутыль, лейтенант зубами выдернул пробку, заранее поморщившись, глотнул огненного напитка. За всеми его движениями пленник следил огромными, печальными глазами.
— Я тоже сначала путался. Особенно в первые дни, когда стали публиковать списки пропавших без вести. А потом… Потом, кажется, понял. Добро не бывает персональным. Не бывает и всеобщим. Условность его несомненна, и все же в добро мы отчего-то продолжаем верить. Вот и ты веришь. Значит… — он слепо поискал глазами. — Значит, его можно творить! Собственными руками! Вот они и творят. Как умеют. Разоружают и сплачивают. Кого-то забирают к себе. Да, да! Именно к себе!.. Я не знаю, как оно все будет, но что-нибудь да будет. Возможно, все исчезнувшие вернутся. К тем, кто накопил страшный опыт и уцелел. Вполне возможно, что это станет началом нового Возрождения. Ведь должно же оно когда-нибудь начаться. И если не получилось самостоятельно, получится с чужой помощью. А в общем даже и не с чужой. Своей собственной… Нам лишь создадут благоприятные условия, а мы…
— Благоприятные? — не веря ушам, Ларсен взглянул на пленника. Он ожидал увидеть усмешку, но Предатель не улыбался.
— По всей видимости, да, — благоприятные. Пришельцы или кто они там есть, конечно, раскусили главное правило нашей жизни. Так сказать, формулу бытия… Падший да возвысится. Так у нас получается. И нам необходимо было падение.
— Да ты ведь чокнутый!.. Как есть, чокнутый, — Ларсен изумленно покачал головой и снова приложился к бутыли. Он устал от разговора, временами его начинало мутить, но он сам заявился сюда и по своей собственной инициативе затеял эту бессмысленную дискуссию. Надо было как-то заканчивать, в чем-то наконец убедить этого спятившего узника или в чем-то убедиться самому.
— И когда же ориентировочно начнется это самое твое Возрождение? Через год? Через два?
— Может быть, и раньше.
— Оптимист! Нечего не скажешь!..
— Страшный опыт — это тоже знание, и именно оно станет фундаментом нового общества.
— Фундаментом нового общества… — повторил Ларсен. Губы его скривились. Подобные изречения лейтенанта всегда бесили. — Замечательно!.. И как долго простоит это новое общество? На твоем новом фундаменте?
— Не знаю.
— Вот так все вы!.. Как обещать, — руки врастопыр, а как что поконкретнее, так тут же и в кусты.
— Но это будет зависеть уже от нас! Вы сами сказали, что путь человека — это только его путь. И они это тоже поняли. Поэтому и не стали прибегать к нравоучениям… Я, пожалуй, единственное исключение в этой программе. Скорее всего, они просто сделали мне одолжение. А сами продолжали работать над тем, что задумали изначально. Разумеется, навязываемый маршрут мы отторгнем, как чужеродный. Даже если он покажется нам разумным. Но если подсказку тщательно закамуфлировать и постараться сделать все для того, чтобы нужная мысль возникла у нас естественным образом, то и случится то, на что они рассчитывают.
— А на что они рассчитывают? — Ларсен поднял голову.
— На дружбу. Самую обыкновенную дружбу.
— Слабого с сильным? — въедливо уточнил Ларсен. Нервным движением потер колено, только теперь заметив на нем пятно мазута. — Что-то не не сходятся у тебя концы с концами… Если уж называть теорию падения — формулой бытия, то зачем вообще понадобилось вторжение? Кажется, все необходимые ингредиенты имелись в избытке. Страдания, несправедливость, нищета, что там у нас еще?.. — загибая пальцы, лейтенант вопросительно взглянул на собеседника. — Словом, назови любую пакость, и тут же убедишься, что она также занимала свое законное место в обойме неблагополучий. Итак… Все наличествовало в превеликом количестве. Спрашивается, какого рожна понадобилось затевать эту бойню? Ведь по той же самой теории рано или поздно мы образумились бы сами.
— Да, но всему есть предел. Задумываться поздно — иногда уже не имеет смысла. Когда злоба обгоняет медлительный разум, все заканчивается крахом. А человек — слишком энергичное создание. Покончить с собой и окружающим он успеет прежде, чем осмыслит пагубность содеянного.
Ларсен хлопнул себя по бедрам.
— Лихо! Ей богу, лихо! Ну, а они-то сейчас чем занимаются?! Разве не тем же самым? Только с еще большим успехом. И кто, интересно знать, в состоянии будет оценить плоды содеянного? Я говорю о том времени, когда вся эта свистопляска прекратится и можно будет попивать чай из самовара с малиновым вареньем? Неужели еще кто-то останется в живых?
— Могу вас уверить, — останется. У пришельцев целая программа в отношении Земли, и нельзя ее истолковывать упрощенно.
— Где уж нам, сирым, — вставил Ларсен.
— Впрочем, вы можете наблюдать сами, — продолжал узник, — кое-чего они уже добились. Война объединила людей. Ни о каком национализме сейчас никто уже не помышляет. Это стало архаизмом, чудовищным бредом, очевидность которого понятна каждому. Вынужденная мобилизация перед общим врагом в короткое время сотворила то, что не под силу было политикам. Разрушив границы, пришельцы одним махом нанесли сокрушительный удар по межрасовым предрассудкам. Мы забыли о воровстве и грабежах. Все смешалось — и это тоже входит в их планы. Мусульмане, как ни странно, научились прекрасно уживаться с «неверными», черные, кажется, окончательно поладили с белыми. Задумайтесь! Те, о ком вы упоминали, — Христос, Мухаммед и Будда — все они пришли в этот мир с одним и тем же, но человечество умудрилось поделить и их. Более того, не удовлетворившись тремя именами, оно стало раскалываться на секты, братства и общины самых разных мастей. Монополия на истину — вот главная претензия людей, и потому эту самую истину им крайне сложно постичь. Они не терпят соседствующих фактов. Так уж сложилось, что сила и вера — наши определяющие начала, все иное мы приемлем с великим трудом…
— Замолчи! — Ларсен прервал его взмахом руки. Поднявшись, молча заходил из угла в угол.
Где-то на чердаке коротко стрекотнуло какое-то насекомое и тут же испуганно притихло. Ларсен задержался возле бочки с водой и, черпая ладонью, жадно принялся пить. В висках и затылке застучали маленькие молоточки, но где-то в груди опустило, болезненное напряжение пошло на убыль.
— Ладно, черт с тобой! Пусть! — он снова присел на табурет. — Нет границ — и не надо. Нации перемешались, рознь прекратилась, — тоже ладно. Справа немцы, слева венгры с французами, а дальше?.. Что толку от такого компота, если до будущего твоего все равно никто не доживет? Они ведь четверть населения смолотили! Что четверть — больше! Или по-твоему это пустяки?
— Нет, но это и не потери. Потерь вообще нет и не будет с чьей бы то ни было стороны. Я уже сказал, позднее все исчезнувшие вернутся. Вы сами упомянули тот факт, что оружие пришельцев не разрушает и не калечит. Это действительно так. Я думаю, оно перемещает людей в иное измерение, в иное время. Это необходимость… Вы, должно быть, заметили: пришельцы никогда не уничтожают всех. В любом гарнизоне, в любой самой малочисленной компании всегда остается горстка выживших и испытавших. Это будущие носители истории. Ужасной человеческой истории, к сожалению, необходимой в качестве наглядного примера для грядущих поколений.
— А остальные? Те, что не угадали в счастливый список? С чего ты взял, что они вернутся? Или тоже наслушался сказок про деревеньки мозырей?
— А вы думаете, это неправда?
Ларсен нахмурился.
— Неважно, что я там думаю. Важнее то, что есть на самом деле.
— А НА САМОМ ДЕЛЕ — ВСЕ ОНИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЕРНУТСЯ…
Как-то он это по-особенному сказал, каким-то чудным голосом. По спине Ларсена побежали мурашки, и волосы на затылке шевельнулись. Почему-то он сразу поверил, что так оно и будет. Действительно вернутся. А, вернувшись, заселят опустевшие села и города, утешив тех, кто ждал, и изумив всех остальных…
— … Я не знаю, где они сейчас, — продолжал пленник, — но предполагаю, что это своеобразное чистилище, и вполне возможно, что с их возвращением появится новая религия, отличная от прежних,
