обогащенная опытом пережитого. Во всяком случае многое изменится и не в худшую сторону. Потому что эта война не во спасение человечества, а во спасение Земли, где человечество — суть песчинка.
Стряхивая наваждение, Ларсен тряхнул головой.
— Тебя послушать — другое запоешь. Скорее уж, не песчинка, — булыжник какой-то.
Узник оставил сказанное без внимания. Хриплым, невнятным голосом он продолжал бормотать, словно торопился завершить начатую мысль. Глаза его лихорадочно поблескивали, и Ларсену пришло на ум, что действие репротала кончается.
— … С каждым новым днем те, кто остались здесь, будут ненавидеть войну больше и больше. Число бессмыслиц в стратегии и тактике пришельцев будет нарастать, и вместо азарта к людям придет недоумение. Ведомая пришельцами война так и не уложится у нас в сознании. Боевые действия постепенно выродятся в абсурд, в широкомасштабную клоунаду. Тоска по тишине обратится в мечту. И когда приблизится усталость, все прекратится самым неожиданным образом. Может быть, даже землянам подарят победу. Возможно, вмешается третья сторона… Собственно говоря, они и сейчас уже не воюют, а лишь создают грандиозную имитацию сражений. Хлопушки и бенгальский огонь мы принимаем за реальную угрозу. Вероятнее всего, сами пришельцы в войне вообще не участвуют. Воюют роботы, фантомы и муляжи.
— Занятно! — Ларсен ощутил растущее беспокойство. Что-то заворочалось в памяти, но он даже не попытался определить — что именно.
— … Теперь-то мне ясно, отчего они не нуждались в моем публичном обращении к людям. Это не входило в их планы. Правда, и не противоречило им. Пришельцам попросту стало меня жаль. Возможно, они подозревали, что в будущем я о многом догадаюсь, и тем не менее с выступлением они мне помогли, а после отпустили на все четыре стороны.
— Но почему, черт побери? Почему?!.. Разве они не рисковали? Ведь ты мог рассказать о них первому же патрулю!
— Что может рассказать соплеменникам сбежавший с ракетоносца дикарь?
Ларсену показалось, что на лице собеседника промелькнуло подобие усмешки.
— И потом… Человеку с ярлыком Предателя не очень-то верят.
— Не знаю. Расскажи ты вчера Клайпу какие-нибудь технические подробности…
— Бросьте! Это же полная чушь. Что я мог рассказать о них? Я тот самый дикарь, что удрал с ракетоносца — не больше и не меньше.
Не найдя подходящего ответа, Ларсен передернул плечом.
— Не знаю… Все это такая абракадабра!..
— Скоро это поймут все, — снова на опухшем лице узника промелькнула усмешка. — Вы очевидно решили, что это действует ваш стимулятор?.. Ничего подобного. Приди вы сюда не один, я не раскрыл бы рта.
— Но ведь уже завтра вас не станет, — впервые Ларсен обратился к собеседнику на «вы», но даже не заметил этого. Переключение произошло само собой, где-то на подсознательном уровне.
— Забавно, но сейчас мне начинает казаться, что мои пришельцы предусмотрели и это. Они ведь знали, кого отпускали и куда. С моими мыслями и моим грузом — легче родиться заново. Конец войны — спасение для многих, но не для меня. И десять, и двадцать лет спустя мне придется мириться все с тем же ярлыком. Предатель — он и в гробу предатель, — из горла узника вырвался булькающий смех. Дорожка крови протянулась от левого уголка губ. И, глядя на него, Ларсен неожиданно ощутил, что весь его запал угас. Злости к этому человеку он больше не испытывал. Более того, впервые он почувствовал некоторое неудобство за свое присутствие здесь.
— Да, молодой человек, теперь-то я знаю: ненависть — материальна. И наш ад материален именно потому, что все мы с самых юных лет постигаем азы ненависти. Можно, конечно, бравировать и делать вид, что вам все равно, но вся игра тотчас развалится, едва вас возненавидит хотя бы тысяча людей. Ненависть миллионов не просто ощутима, — от нее жестоко заболеваешь. Это невообразимо тяжелый крест, лишающий желания дышать, жить, двигаться.
— Прямо второй Иисус, — пробормотал Ларсен. Впрочем, ему было не до шуток.
Услышав его слова, пленник криво улыбнулся, и в эту секунду скрипнула отворяемая дверь. Вздрогнув, Ларсен резко обернулся. На пороге, перетаптываясь, среди морозных парящих клубов, стоял часовой.
— Тебе чего? — лейтенант попытался вспомнить фамилию бойца, но так и не вспомнил.
— Там это… Вроде идет кто-то. Так я предупредить. Все ж таки пост. Если спросят, надо сказать что-то.
— Не надо… — немного подумав, Ларсен поднялся. — Не тужься, родимый. Мы тут уже закончили.
Натянув на голову ушанку, он еще раз взглянул на лежащего человека.
— Может, оставить свет?
На пороге обеспокоено заерзал часовой.
— Вообще-то не положено. В целях маскировки…
— Заткнись, родной! — Ларсен повторил вопрос. — Так что, оставить свет?
Пленник покачал головой. Щелкнув выключателем, лейтенант вышел из сарайчика.
Над головой искрами проблескивали звезды. Снег, покрывающий землю, был безрадостно черен. Заметно похолодало, и Ларсен, поежившись, поднял воротник полушубка. Рядом гремел замком часовой.
— Ветер с севера потянул, — заметил он. — И звезд вон сколько высыпало. Чудно! Война и звезды…
— Да, чудно, — согласился Ларсен. Сунув руку за пазуху, вытянул на свет божий бутыль, призывно встряхнул перед носом бойца. — Ну что, будешь, кокарда в ватнике? Замерзнешь ведь! А я угощаю…
— Ха!.. Вот он и наш бузотер! — Клайп захохотал. — Эй, чудила, помнишь хоть, что вчера вытворял?
Ларсен буркнул невнятное себе под нос и поспешил отвернуться. Проще было делать вид, что не помнит. Хотя, наверное, и бесполезно. О подобных вещах любят напоминать. Да не раз и не два…
— Говорят, ты и Предателя к стенке вчера пытался припереть? — Клайп приблизился сбоку, шутливо ткнул обтянутым в меховую рукавицу кулаком.
— Куревом бы лучше угостил, — лейтенант гадливо сплюнул. — Башка трещит, спасу нет.
— Что хоть пил-то?
— Самогон деревенский.
— Тогда ясно. А то ребята говорят, никогда тебя таким не видели.
— Давай если можно обойдемся без воспоминаний. Итак тошно.
Клайп усмехнулся.
— Я-то ладно, — обойдусь. А вот как другие? Свидетелей-то было, знаешь, сколько? Тебя же впятером от приятеля за шиворот оттаскивали.
— От Сержа, что-ли?
— Ну да, от него. А ты еще и нашим пачек накидал.
— Не только я, но и мне.
— Что, чувствуется? — Клайп хохотнул. — Так-то, забияка! Будешь знать. Хорошо, я с тобой не схлестнулся, а то ходили бы сейчас оба красивые. Ладно, не переживай. Все путем. Одного только не пойму, на Серегу-то ты чего вдруг окрысился?
— Кто его знает. Взбрело, наверное, что-то в голову.
— Хорошо, видно, взбрело!.. Лопуху его, Бунге, что-ли, — голову чуть не расшиб. В лазарете сейчас сморкается, бедолага.
— И черт с ним!
— Он-то тебе чем досадил?
— Так… Не люблю я его. А тут перепил еще.
— Ну и дурак, — назидательно прогудел Клайп. — Слава богу, третий десяток уже, — дозу свою пора знать. Хотя… Если, говоришь, самогон, можно, конечно, просчитаться. Первач — штука такая. Хуже самой
