он подошел ко мне. «Господин директор, — заговорил он шепотом, — прошу вас не сердиться и не спрашивать меня ни о чем, но позвольте мне спуститься в школьный подвал. Только не смейтесь, пожалуйста, и ни о чем не спрашивайте», — добавил он, видя мое полное недоумение. В следующий миг дверь распахнулась и в кабинет вбежала девушка. Бросившись ко мне, она схватила меня за руки. «Господин директор, — закричала она, — не позволяйте ему спускаться в подвал, иначе ему несдобровать!» — «Но кто ты такая? — спросил я, стараясь высвободить руки. — Почему ты ворвалась, даже не постучавшись?» — «Если бы вы знали то, что знаю я, вы бы меня извинили, — проговорила она. — Люди зовут меня Ляна, хотя у меня совсем другое имя. Бог наказал меня за грехи, и я теперь пою по корчмам, хотя вовсе не для этого была рождена. Сейчас я пою в „Подсолнечнике“, вот тут, рядом с вашей школой. Вчера вечером я пела для них двоих, потому что они мне понравились, как только вошли. И я слышала, что рассказывал тот, второй, внук боярина. Я знаю, какая опасность подстерегает этого юношу, если вы разрешите ему спуститься в подвал...» Ликсандру все больше бледнел. «Не слушайте ее, господин директор, — заговорил он. — Ляне всюду мерещатся всяческие чары и колдовство... Пусть она выйдет вон и войдет второй раз, постучавшись!» — «Ничего не понимаю! — воскликнул я. — Садитесь оба и объясните толком, о чем речь. Начинай ты», — обратился я к девушке. «Не слушайте вы ее, господин директор! — вскочил Ликсандру. — Эта Ляна, вместо того чтобы развлекать посетителей, подслушивает их разговоры, ничего в них не понимая...» Резко повернувшись к Ликсандру, я посмотрел ему в глаза. Он залился краской и замолчал. «Я всю ночь не спала, — начала рассказывать Ляна. — И когда поняла, что он задумал, меня даже в дрожь бросило, так мне стало жалко его. Ощутив его горячую натуру, я догадалась, что его ожидает, и сказала себе: это просто грешно, если пропадет такой молодой мальчик, еще не отведавший любви. Потому-то я и не спала, а подстерегала его возле школы. Я ведь знала, что он явится сюда! Умоляю вас, господин директор, Господом Богом прошу, не позволяйте ему спускаться в подвал!» — «Почему же?» — воскликнул я, ничего не понимая. «Сейчас объясню», — начала было Ляна, но Ликсандру перебил ее: «Я сам нее скажу, но только вам одному». — «А я отсюда не уйду! — пылко воскликнула Ляна. — Поклянитесь, что не пустите его в подвал!» — «Клясться я не стану, потому что не знаю, о чем идет речь, — отвечал я. — Но можешь быть уверена, я не разрешу ему спуститься вниз, не выслушав тебя еще раз. А теперь, будь добра, оставь нас вдвоем и подожди в садике».
Когда мы остались одни, Ликсандру рассказал мне о занятиях Йоргу Каломфира, о которых узнал накануне ночью. Этот Йоргу несколько часов наблюдал, как прибывает вода, и наконец позвал старого ключника. «Скажи, кто из нашего рода умер в этом доме?» — «В этом доме, боярин, никто не умирал, — отвечал ключник. — Сам боярин Каломфир умер на винограднике. А ваши родители — они померли не здесь, а в старом доме». И указал через двор. «Господь Бог отобрал у меня разум!» — воскликнул Йоргу, хлопнув себя по лбу. Он поднялся из кресла и объявил людям: «Больше нечего бояться, вода пойдет на убыль». Действительно, так оно и случилось: с той ночи уровень воды начал снижаться, а через неделю она исчезла совсем. Что осталось от лаборатории Йоргу, это никому не ведомо, потому что, как только сошла вода, он спустился в подвал и запер за собой дверь, а когда вышел оттуда, то вынес всего лишь небольшой ящичек. Все же остальное сокрушил молотком. Однако вскоре после этого он обосновался в подвале старого дома. Приказал навесить там железную дверь и пропадал за ней дни и ночи. Через несколько месяцев повторилась та же история: Йоргу выскочил на лестницу, призывая слуг с ведрами и ушатами, и, пока они откачивали воду, в отчаянии сжимал лицо ладонями: «Не помог мне Господь...» Но несколько месяцев спустя он в третий раз принялся за свое дело, разузнав, что в глубине сада в стародавние времена стояли какие-то постройки. Их снесли еще его предки, чтобы на том месте построить конюшню. Действительно, под конюшнями оказался подвал, где Йоргу и обосновал третью свою лабораторию.
Что было потом, можно только предполагать, потому как вскоре Йоргу продал часть принадлежавшей ему земли и уехал за границу. «Вот что рассказал мне минувшей ночью Драгомир, — заключил Ликсандру. — Только мне и в голову не пришло, что Ляна все подслушала. И теперь я прошу вас об одном: разрешите мне спуститься в подвал. Не знаю, известно ли вам, что земля, на которой стоит теперь школа, принадлежала боярину Каломфиру». — «И этот участок, и все соседние, — возразил я ему, — принадлежали Мынтулясе». — «Мне это известно, — отвечал Ликсандру. — Известно и то, как он ими завладел. И возможно, именно где-то здесь, на этой улице, и даже на месте школы, остались знаки». — «Какие знаки, Ликсандру?» — «А вот этого, господин директор, я не могу вам сказать», — залился краской Ликсандру. «Хорошо, не говори...» Я поднялся, встал и Ликсандру, мы вышли во двор. Ляна, увидев нас, бросилась навстречу. «Что вы скажете?» — обратилась она ко мне. «Спустимся все вместе», — ответил я. Ляна упала на колот и обняла мои ноги. «Не оставляйте его, господин директор! Ведь неведомо, что может случиться!» — «Не бойся, девушка, — успокоил я ее, поднимая. — В нашем подвале никогда не бывало чудес». — «Откуда вы можете знать!» — воскликнула Ляна. Но это меня не остановило. Отыскав ключ от подвала и прихватив три свечи, потому что лампочка была только при входе, я первым начал спускаться вниз. Ляна держалась за спиной Ликсандру, готовая мгновенно заключить его в объятия, если что-то будет ему угрожать. Так мы блуждали по подвалу, пожалуй, с четверть часа. Ликсандру, бледный, стиснув зубы, осматривал своды, освещал свечою песок на полу, касался рукою каменной кладки, как будто отыскивая неведомые знаки. Вдруг он резко обернулся и заявил: «Здесь ничего нет. Можно возвращаться». Ляпа кинулась к нему, обняла и расцеловала в обе щеки. «Дай тебе Бог здоровья!» Потом схватила мою руку и поцеловала ее. «А вам столько же счастья, сколько доброты в вашем сердце!»...
Так я с ней и познакомился, — улыбнулся Фэрымэ. — В этот же вечер я отправился в «Подсолнух», чтобы послушать, как она поет. Голос ее прямо-таки заворожил меня. Чем напугала ее история, рассказанная Драгомиром, этого я не знаю. Но могу сказать, что напрасно она радовалась и целовала Ликсандру. Потому что юноша и не подумал утихомириться. На другой же день он пошел по соседям, всюду добиваясь разрешения осмотреть подвалы. Когда об этом узнала Ляна, отговаривать Ликсандру было уже слишком поздно. А что навлекло на их бедные головы эта страсть Ликсандру лазить по подвалам, того и за много ночей не расскажешь...
— Отдохните и выпейте шампанского, — предложила Анка Фогель, протягивая через стол бутылку.
Растроганный Фэрымэ вскочил, принял бутылку и наполнил свой бокал. Потом обошел письменный стол и поставил бутылку на место, на серебряный поднос.
— Выпейте, выпейте, — добродушно настаивала Анка Фогель.
Улыбаясь и неустанно кивая головой, Фэрымэ мелкими глотками выпил шампанское и довольно вздохнул. Потом взял сигарету и несколько минут мечтательно курил, прикрыв глаза.
— Да, — вдруг произнес он. — Эта страсть долгое время владела Ликсандру. Он ходил из дома в дом по всему кварталу и просил у хозяев разрешения осмотреть подвал. В большинстве случаев его гнали прочь и даже угрожали отдать полиции, но были и такие, кто разрешал. Ликсандру спускался в подвал со свечами и электрическим фонариком, быстро осматривал стены, порою задерживаясь, если ему казалось, что под плесенью могут скрываться какие-то знаки. Выбравшись на свет, еще более бледный и осунувшийся, он в благодарность читал хозяевам дома стихи. Стоя на пороге, он всегда начинал с «Меланхолии» Эминеску, и если ему казалось, что стихи нравятся, то принимался за сонеты Камоэнса... Так и стоял он, приложив одну руку к груди, а другой держась за дверную скобу. Никто не понимал, что с ним происходит, одни смотрели на него с жалостью и сочувствием, потому что в такие минуты Ликсандру был особенно красив, другие, глядя на его бледное лицо, испачканные плесенью руки и слушая непонятные стихи, ощущали к нему явную неприязнь. Зато женщины, и особенно служанки, были в него влюблены. Они вздыхали, видя, как он бродит по одним и тем же улицам: весной — рано утром, летом — после захода солнца, когда, как ему представлялось, люди становятся более отзывчивыми и он может добиться успеха даже в тех домах, где неделю или месяц тому назад его гнали прочь. Иногда и я из окна кабинета видел, как он, задумчивый и грустный, бредет под цветущими абрикосовыми и персиковыми деревьями, потому что возле школы в те времена росло много фруктовых деревьев и весною все они казались покрытыми снегом. Если было свободное время, я окликал его через окно или выходил на улицу и заводил с ним разговор. «Все еще ищешь, Ликсандру?» — спрашивал я его скорее в шутку, чем всерьез. Ликсандру мгновенно возбуждался и отвечал, сверля меня своими черными, лихорадочно блестевшими от недосыпания глазами: «Если бы вы знали то, что знаю я, господин директор, вы бы не смеялись. Я многое узнал, расспрашивая Драгомира, и чувствую, что знаки где-то здесь, именно здесь, между бульваром Отца Соаре и проспектом Мошилор».
