на кучах сухих листьев, покрытых лосиными, медвежьими и бизоньими шкурами.
К обеду — настоящему обеду охотников — генерал прибавил бутылку великолепного вина, которое всегда брал с собой, отправляясь в свои экскурсии.
Когда все поели, Люция, Болтун и солдаты остались еще на некоторое время в хижине, чтобы переждать жару, а генерал, сделав знак Черному Лосю, вышел вместе с ним.
Отойдя на довольно большое расстояние, он сел под высоким, развесистым деревом и пригласил траппера последовать его примеру.
— Друг мой, — сказал он после небольшого молчания. — Прежде всего позвольте мне поблагодарить вас за ваше гостеприимство, а потом задать вам несколько вопросов.
— Вы знаете, что говорят краснокожие, кабальеро? — несколько уклончиво отвечал Черный Лось. — Они находят, что нужно хорошенько обдумать каждое слово и выкурить сначала трубку мира, а потом уже произносить его.
— Это, конечно, очень благоразумное правило; но, в настоящем случае, оно совершенно лишнее. Я не стану задавать вам никаких нескромных вопросов, относящихся к вам лично или к вашей профессии.
— Если я в состоянии исполнить ваше желание, кабальеро, я с удовольствием сделаю это.
— Благодарю вас; я был вполне уверен, что вы не откажете мне, — продолжал генерал. — Сколько лет живете вы в прериях?
— Десять лет. И молю Бога, чтобы мне удалось прожить здесь еще столько же.
— Значит, эта жизнь вам по душе?
— Мне даже трудно объяснить вам, насколько она мне нравится. Нужно, подобно мне, поселиться здесь юношей, вынести все лишения, страдания и опасности, чтобы понять, сколько привлекательного в такой жизни, сколько счастья и невыразимого наслаждения дает она! О, кабальеро! Самый большой, самый великолепный город старой Европы покажется ничтожным сравнительно с величием этих бесконечных прерий! Как жалка ваша узкая, правильная, размеренная по клеточкам жизнь, сравнительно с той, которую ведем мы! Только здесь человек дышит, живет и мыслит по-настоящему! Цивилизация низводит его на степень животного, думающего исключительно только об удовлетворении своих потребностей. В беспредельности же прерий, когда человек стоит лицом к лицу с Богом, мысли его становятся шире, душа возвышеннее и он делается тем, чем должен быть — венцом творения.
Говоря это, траппер как бы преобразился. Лицо его загорелось восторгом, глаза засверкали, каждый жест отличался тем благородством, которое дает только страсть.
Генерал глубоко вздохнул; слеза скатилась на его седые усы.
— Вы правы, — печально сказал он. — В этой жизни много привлекательного, и человеку, привыкшему к ней, трудно променять ее на другую… Откуда вы родом?
— Из Квебека. Я — канадец.
— А!
Наступило непродолжительное молчание.
— Нет ли между вашими товарищами мексиканцев? — спросил генерал.
— Очень много.
— Мне бы хотелось получить о них некоторые сведения.
— Один только человек мог бы дать вам их, кабальеро, — ответил Черный Лось. — К сожалению, его теперь нет здесь.
— А как его зовут?
— Чистое Сердце.
— Чистое Сердце? — быстро проговорил генерал. — Да ведь я знаю его.
— Совершенно верно.
— Господи! Какая роковая случайность!
— Если вы желаете повидаться с ним, — сказал траппер, — это можно будет устроить гораздо легче, чем вы думаете.
— Каким же образом?
— Очень просто. Чистое Сердце ставит свои западни рядом с моими; я и теперь стерегу и осматриваю их, вместо него. Он должен скоро вернуться.
— Дай Бог, чтобы это было так.
— Как только он возвратится, я извещу вас, если вы до тех пор не сниметесь с лагеря.
— А вы знаете, где мы стоим?
— Здесь, в прериях, мы знаем все, — с улыбкой отвечал Черный Лось.
— Значит, я могу рассчитывать на вас!
— Вполне.
— Благодарю вас.
В эту минуту из палатки вышла Люция, и генерал подошел к ней.
Путешественники сели на лошадей и, поблагодарив траппера за его гостеприимство, поехали в лагерь.
ГЛАВА XVI. Измена
На обратном пути общество было далеко не так оживлено, как утром.
Генерал думал о своем разговоре с траппером; Люция — об опасности, о которой он предостерегал ее. Болтун был тоже далеко не спокоен. О чем говорил Черный Лось с генералом и его племянницей? Не о нем ли шла речь? Это очень тревожило его, и он решил держать себя еще осторожнее, чем прежде. Только солдаты, ничего не подозревая о драме, которая разыгрывалась около них, ехали беззаботно, мечтая об отдыхе, которым будут наслаждаться по возвращении в лагерь.
По пути Болтун беспокойно оглядывался по сторонам, как бы ища каких-нибудь следов в чаще леса, по которому ехали путешественники.
Наступал вечер. Солнце уже заходило, и издали доносился по временам глухой рев диких зверей.
— Далеко до лагеря? — спросил генерал.
— Нет, — отвечал проводник. — Через час мы будем там.
— Так едем скорее. Нам нужно выбраться из леса до наступления темноты.
Лошадей пришпорили, и через полчаса путешественники уже подъезжали к лагерю.
Капитан Агвилар и доктор вышли к ним навстречу.
Ужин был уже давно готов и ждал их.
Все сели за стол.
Но и ужин прошел невесело. Генерал и Люция стали еще грустнее и задумчивее; остальные поддались их настроению и поели наскоро, не говоря ни слова. Когда блюда и тарелки убрали, все тотчас же разошлись под предлогом усталости. На самом же деле, генералу и его племяннице хотелось еще раз, в уединении, обдумать все события этого дня.
Того же желал и Болтун. Нечистая совесть не давала ему спать. Он ходил по лагерю, тщетно выискивая какой-нибудь способ выйти из неприятного положения, в которое попал: ничто не приходило ему на ум, и тревога его все увеличивалась.
А ночь уже наступила. Луна исчезла, и глубокая темнота окутала тихий лагерь.
Все спали или казались спящими. Бодрствовал один только Болтун, взявший на себя обязанность караульного. Он сидел на вьюке и, скрестив руки, наклонив голову, глубоко задумался.
Вдруг кто-то дотронулся до его плеча и шепнул ему на ухо:
— Кеннеди!
Проводник, нисколько не потерявшись, внимательно осмотрелся по сторонам и, схватив Кеннеди за руку, потащил его подальше, отыскивая такое место, где никто бы не мог увидеть их.
Когда они прошли мимо палатки, какая-то фигура выскользнула оттуда и неслышно последовала за
