заставят его проговориться.
— Итак, — продолжал вождь, — ваше мнение, что…
— Мое мнение таково, — перебила она с живостью, — что следует быть с ним таким же безжалостным, каким был он по отношению к своим жертвам.
— Хорошо.
Единорог указал на американца.
— Уведите пленника, — сказал он, — и пусть приготовят все необходимое для казни.
— Благодарю, — произнес Натан. — По крайней мере, мне не придется долго ждать. Это будет мне большим утешением.
— Подождите радоваться. Посмотрим, что вы скажете завтра, — насмешливо сказала ему Белая Газель.
Натан ничего не ответил и удалился под конвоем двух воинов, насвистывая сквозь зубы.
Воины крепко привязали его к стволу дерева. Убедившись, что он не сможет убежать, оба они ушли.
Оставшись один, Натан беспечно произнес:
— А все-таки я сумел сыграть свою роль недурно. Если бы не этот дьявол в образе женщины, то я был бы теперь спасен, я уверен в этом!
ГЛАВА XXXII. Натан
Скрываясь в ветвях высокого платана, Красный Кедр заметил своего сына, привязанного к стволу дерева.
Скваттер не любил сыновей. Все его чувства были сосредоточены на Эллен. Как отца его мало интересовало, жив ли Натан или умер, но, увидев сына поставленным жестокой судьбой в такое тяжелое положение, он жалел его, как храброго товарища и ловкого стрелка, на которого можно смело положиться в любой схватке.
Красный Кедр решил освободить своего сына — не из любви к нему, а для того, чтобы иметь лишнее меткое ружье на случай атаки.
Ночь сгущалась, огромные грозовые тучи с глухим громом заволакивали небо и заслоняли звезды. Ночной ветер усилился и жалобно завыл на ветвях столетних деревьев девственного леса.
Крепко связанный, Натан спал или притворялся спящим. Два воина, улегшиеся неподалеку, чтобы сторожить его, видя, что их пленник, по-видимому, спокойно покорился свой участи, задремали.
Вдруг с вершины дерева, под которым лежал Натан, донесся слабый звук, похожий на свист ужа.
Натан поспешно открыл глаза и быстро огляделся, стараясь не производить при этом ни малейшего шума, чтобы не потревожить караульных.
В это время последовал второй, более продолжительный свист, а за ним и третий.
Натан осторожно поднял голову и посмотрел вверх, но темнота ночи мешала ему увидеть что-либо. В следующую минуту какой-то предмет неопределенной формы коснулся его лба и, несколько раз задев его по лицу, упал, наконец, к нему на колени. Пленник, наклонив голову, стал его разглядывать.
Это был нож!
Натан едва не вскрикнул от радости. Значит, не все его покинули! Значит, его друзья интересуются еще его судьбой и ищут средство для спасения.
Поразительное зрелище являл теперь собой этот человек — с широко открытыми глазами, сдвинутыми бровями, с лицом, искаженным борьбой страха и надежды, — с трудом освобождающий свои руки от веревок, крепко прижимающих его локти к стволу дерева, и храпящий при этом, подобно человеку, спящему глубоким, спокойным сном.
С невероятными усилиями Натан перерезал наконец веревку, стягивавшую кисти его рук, и занялся той, которая связывала его локти.
Наконец и она поддалась. Теперь, когда руки его были свободны, остальное не представляло труда. В несколько мгновений он окончательно освободился от пут и засунул нож за пояс.
Веревка, на которой был спущен нож, поднялась.
В невыразимом напряжении Натан ждал, что будет, а пока принял прежнее лежачее положение и продолжал храпеть.
Вдруг один из стороживших его воинов встрепенулся, расправил свои онемевшие от холода члены, подошел, зевая, к пленнику и наклонился над ним.
Натан из-под полуопущенных век внимательно следил за его движениями. Увидя лицо краснокожего в двух дюймах от себя, он так стремительно обхватил шею команча обеими руками, что последний, захваченный врасплох, не успел даже вскрикнуть.
Натан и вообще-то обладал силой Геркулеса, теперь же надежда на освобождение удвоила его силы. Как в тисках сжимал он шею индейца, отчаянно боровшегося, чтобы освободиться от смертельных объятий, но железные пальцы бандита все крепче и крепче сжимали его горло.
Глаза индейца налились кровью, черты лица исказились, он машинально взмахнул два раза руками, вытянулся в предсмертной агонии и испустил дух.
Чтобы окончательно удостовериться в его смерти, Натан не выпускал его еще две — три минуты. Затем он положил труп на землю, придав ему положение человека, спящего спокойным сном.
Вытерев холодный пот, выступивший на лбу, он поднял глаза к вершине дерева, но ничего не увидел.
Внезапно молодым человеком овладела ужасная мысль, что друзья, отчаявшись в его спасении, покинули его. Смертельный страх стеснил его грудь.
Но ведь он узнал сигнал своего отца! Свист ужа с давних пор был у них условным знаком для переговоров во время опасности.
Его отец не таков, чтобы оставить дело неоконченным из боязни нежелательных последствий!
Между тем минуты шли, а кругом все было тихо.
Прошло около получаса. Натан невыразимо страдал от нетерпения и неизвестности. Решив наконец, что друзья его оставили, он собрался действовать самостоятельно.
Прежде всего надо было освободиться от второго караульного. Продолжая храпеть и не поднимаясь с земли, Натан тихо пополз к спящему воину.
Наконец он очутился в каких-нибудь двух шагах от часового. Спокойное дыхание команча убедило его, что можно действовать наверняка.
Натан глубоко вздохнул, собрался с силами и, прыгнув подобно ягуару, надавил коленом на грудь индейца, стиснув в то же время его горло левой рукой.
Команч, внезапно проснувшись, рванулся, тщетно пытаясь высвободиться из ужасных объятий и дико вращая широко открытыми глазами.
Натан молча вытащил из-за пояса нож и, продолжая держать врага, вонзил его индейцу в сердце.
Воин рухнул на землю как подкошенный, не успев ни крикнуть, ни вздохнуть.
— Отлично, — пробормотал бандит, вытирая нож. — Вот превосходное оружие! Теперь, чтобы ни случилось, я спокоен, так как не умру неотомщенным.
Поняв бесполезность своего переодевания, Натан тогда же попросил разрешения переодеться в свой собственный костюм, и это было ему позволено. По странной случайности, его охотничьей сумкой и ружьем завладел один из убитых им индейцев. Натан взял теперь обратно эти дорогие для него вещи и облегченно вздохнул.
Время, между тем, шло, и необходимо было как можно скорее выбираться из лагеря. Бояться ему было нечего, так как он хорошо знал судьбу, ожидающую его, если он останется, а потому он ни минуты не колебался. Тысячу раз предпочел бы он смерть в бою, чем ожидание казни!
Вокруг царила мертвая тишина.
