угодно, они могут пожаловать сюда, и уж, конечно, найдут, с кем поговорить.
— На это они не осмелятся, кроме того, у них теперь есть на примете кое-что другое.
— Вы так думаете?
— Я вполне в этом уверен: апачи заметили лагерь мексиканских солдат, конвоирующих караван мулов, и, вполне естественно, у них немедленно возникло желание овладеть столь заманчивой добычей. Этому обстоятельству я и обязан своим спасением.
— Неужели? Тем хуже для мексиканцев, — равнодушно проговорил канадец. — Каждый заботится о себе — пускай мексиканцы поступают, как им будет угодно. Меня их дела совершенно не интересуют.
— Точно так же, как и меня.
— В нашем распоряжении целых три часа, воспользуемся этим временем для того, чтобы хорошенько отдохнуть, а с рассветом отправимся к асиенде.
— Охотно подчиняюсь вашему решению, — сказал Ланси и, протянув ноги к огню, завернулся в свое сарапе и немедленно погрузился в сон.
Чистое Сердце, разделявший мнение метиса, безмолвно последовал его примеру.
Что же касается Квониама, то он, сняв самым добросовестным образом шкуру с убитых ягуаров, растянулся у костра и уже два часа спал беспробудным сном с беспечностью, которая вообще свойственна черной расе.
Транкиль обратился теперь к Кармеле. Молодая девушка сидела немного поодаль, задумчиво наблюдая за пламенем костра, на глазах ее блестели слезы.
— Ну, девочка! — коротко проговорил Транкиль. — Что ты там делаешь? Ты, наверное, очень устала. Почему же ты не хочешь немного отдохнуть?
— К чему мне отдыхать? — печально прошептала Кармела.
— Как к чему? — живо отозвался охотник, невольно обеспокоенный тоном этих слов молодой девушки, но стараясь не выдавать своего волнения.
— Позвольте мне не отдыхать, отец, я не в состоянии уснуть, несмотря на всю свою усталость: сон бежит от моих глаз.
Канадец бросил на девушку внимательный взгляд.
— Что это значит? — спросил он ее, озабоченно покачивая головой.
— Ничего, отец, — ответила та, делая попытку улыбнуться.
— Ах, девочка, девочка, — прошептал Транкиль, — тут что-то не так. Я просто-напросто бедный охотник, которому не часто приходится иметь дело с людьми, но я люблю тебя, дитя мое, и сердце подсказывает мне, что ты страдаешь.
— Нисколько! — воскликнула девушка, но, будучи не в силах сдерживать свои чувства, она вдруг залилась слезами и, упав на грудь охотника, спрятала голову в складках его одежды, тихо повторяя сдавленным голосом: — О отец мой, я очень несчастна.
Слыша это горестное восклицание, Транкиль выпрямился, как ужаленный змеей, взор его засверкал, и он с отеческим участием пристально поглядел прямо в глаза Кармеле:
— Ты несчастна, Кармела? — воскликнул он с тревогой в голосе. — Боже мой, что с ней случилось?
Молодая девушка постаралась возвратить себе спокойствие, лицо ее приобрело обычное свое выражение. Она вытерла слезы и, улыбнувшись охотнику, не перестававшему с волнением следить за всеми ее движениями, сказала:
— Простите меня, отец, я сошла с ума.
— Нет, нет! — ответил тот, покачивая головою. — Ты не сошла с ума, дитя мое, но ты что-то от меня скрываешь.
— Отец! — воскликнула Кармела, покраснев и смущенно опуская глаза.
— Будь откровенна со мною, девочка. Разве я не лучший твой друг?
— Это правда, — прошептала та.
— Разве я когда-нибудь в чем-либо тебе отказывал?
— О нет!
— Ну, так почему же ты не хочешь поделиться со мной тем, что тебя волнует?
— Потому что… — нерешительно начала девушка.
— Почему же? — настойчиво спрашивал Транкиль.
— Я не могу решиться.
— Значит, тебе трудно сказать?
— Да.
— Вот как! Но где ты найдешь себе столь снисходительного духовника, как я?
— Нигде, с этим я согласна.
— Так говори же.
— Я боюсь, что вы рассердитесь.
— Твое упорство рассердит меня еще больше.
— Но…
— Послушай, Кармела, ты сама, рассказывая о том, что случилось сегодня на венте, только что призналась в том, что хотела найти меня нынче же ночью, где бы я ни находился. Это правда?
— Да, отец.
— Ну, так теперь ты видишь меня перед собой, и я готов тебя выслушать. Впрочем, если то, что ты хочешь мне сообщить, не терпит отлагательства, я думаю, ты и сама поторопишься это сделать.
Девушка вздрогнула, она взглянула на темное небо, на краю которого уже начали появляться багровые полосы, и вся ее нерешительность разом исчезла.
— Вы правы, отец, — твердо сказала она. — Я должна поговорить с вами об одном очень важном деле, и, быть может, я даже опоздала это сделать, так как речь идет о жизни и смерти.
— Ты меня пугаешь.
— Выслушайте же меня.
— Говори, дитя мое, говори без всякого колебания. Поверь, что я тебя очень люблю.
— Я в этом уверена, и поэтому буду с вами вполне откровенна.
— Вот и прекрасно.
Некоторое время донья Кармела собиралась с духом, а затем, положив свою маленькую ручку на широкую и грубую руку своего отца и робко опустив взор в землю, начала свою речь, сначала едва слышным голосом, но затем голос этот зазвучал твердо и отчетливо.
— Ланси уже рассказал вам, что он обязан своим спасением из рук язычников встрече с караваном, который расположился лагерем неподалеку от того места, где мы с вами находимся. Отец, караван этот прошлую ночь останавливался в нашей венте. Капитан, который им командует, — один из лучших офицеров мексиканской армии, мне несколько раз приходилось слышать о нем похвальные отзывы. Наверное, вы его знаете — это дон Хуан Мелендес де Гонгора.
— А! — произнес Транкиль.
Молодая девушка вздрогнула и замолчала.
— Продолжай, — спокойно сказал Транкиль.
Кармела нерешительно взглянула на него и, увидя, что охотник улыбается, решилась продолжать.
— Мне уже несколько раз приходилось совершенно случайно встречаться с капитаном Мелендесом в венте. Это настоящий рыцарь, кроткий, вежливый, честный, предупредительный. Нам еще ни разу не приходилось на на него пожаловаться, что может подтвердить вам и Ланси.
— Я в этом убежден, дитя мое, капитан Мелендес именно таков, каким ты его описываешь.
— Не правда ли? — живо спросила девушка.
— Да, это — истинный рыцарь. Могу сказать, что во всем мексиканском войске нет офицера, который мог бы с ним сравниться.
— Сегодня утром караван выступил в поход под командой капитана. В венте остались два или три человека подозрительного вида, они насмешливо проводили глазами солдат, затем уселись за стол, устроили попойку и принялись строить на мой счет разные непристойные предположения. При этом они
