— А-а! — задыхаясь от гнева, проговорил дон Сильва. -Так ты за него! Ну хорошо же, я также поступлю как истинный кабальеро, клянусь всеми святыми, и ты это сейчас увидишь. Ко мне кто-нибудь!
Несколько пеонов вбежали в комнату.
— Откройте окна, — скомандовал дон Сильва.
Слуги повиновались.
Толпа еще не разбрелась. Достаточное количество праздношатающихся продолжало глазеть на его дом или бродить вокруг.
Дон Сильва высунулся в окно и сделал знак стоявшим против его дома подойти.
Тотчас же вновь стала сходиться толпа, воцарилось молчание. Все ждали, что будет говорить и делать надменный, сторонящийся всех асиендадо.
— Сеньоры кабальеро, друзья мои, — так начал он громким голосом, — человек, которого я вовсе не знаю, осмелился предложить моей дочери золото, которое он выиграл в банк. Донья Анита, как и следовало ожидать, с презрением отвергает подобный подарок, особенно когда он идет от какого-то неизвестного, с которым она не желает иметь дела. Она просит меня раздать вам это золото, к которому она не желает даже прикоснуться. Она хочет таким образом в вашем присутствии публично выразить то презрение, которое она питает к человеку, осмелившемуся глумиться над ней.
Импровизированная речь асиендадо была покрыта яростными аплодисментами и криками собравшихся под окном леперос. В глазах их засветилась жадность.
Анита чувствовала, что горючие слезы готовы хлынуть из ее глаз. Несмотря на все свои усилия казаться спокойной, она чувствовала, что сердце ее готово разорваться от сознания бессильной досады и горя.
Не обращая никакого внимания на дочь, дон Сильва приказал слугам бросать золото на улицу.
И вот на толпу этих бедняков из окон пролился в буквальном смысле слова золотой дождь. Калле- де-ла-Мерсед немедленно приняла самый необычный вид. Отовсюду сбегались люди, влекомые этой манной нового рода.
Золото все сыпалось. Казалось, что конца ему не будет. Беднота бросалась за ним то в одну сторону, то в другую, как степные шакалы бросаются за добычей. Сильные давили слабых.
В самый разгар этой свалки на улице показался скакавший во весь опор всадник.
Он, очевидно, был смущен представившейся его глазам сценой и на минуту остановился, затем дал шпоры своему коню и, щедро оделяя ударами хлыста направо и налево, пробил себе дорогу через бившуюся, загородившую всю улицу толпу к дому асиендадо, в который он и вошел.
— А вот и граф де Лорайль, — лаконично обратился к своей дочери дон Сильва.
Действительно, минуту спустя граф вошел в гостиную.
— А! Вот что! — воскликнул он, остановившись на пороге. — Что же это значит, дон Сильва? Право, я не понимаю, что за мысль развлекаться швырянием в окно миллионов на потеху леперос и прочему сброду.
— Это вы, дорогой граф? — спокойно проговорил асиендадо. — Милости просим, я к вашим услугам, еще несколько горстей — и все.
— Я в вашем распоряжении, — смеясь, ответил граф. — Признаюсь, это очень оригинально. — Затем он подошел к молодой девушке и приветствовал ее с самой изысканной вежливостью: — Сеньорита, не будете ли вы столь добры, не разрешите ли вы эту загадку, которая меня чрезвычайно интересует?
— Спросите у моего отца, сеньор, — отвечала донья Анита с такой сухостью в голосе, что дальнейший разговор стал для графа невозможен.
Тем не менее он сделал вид, что не заметил этого тона. Он с улыбкой поклонился и опустился на диван.
— Ну, я подожду, — небрежно промолвил он, — время терпит.
Асиендадо, говоря своей дочери, что тот, кого он прочил ей в мужья, красив, как бог, нисколько не льстил ему. Графу Максиму Гаэтану де Лорайлю было около тридцати лет. Роста он был немного выше среднего, белокурые волосы говорили о его северном происхождении, черты его лица были приятны, взгляд выразителен. Все в нем говорило о его аристократическом происхождении, и если слова дона Сильвы оказались бы так же справедливы по отношению к моральным качествам графа, как они были справедливы по отношению к его наружности, то мы должны были бы признать, что граф де Лорайль олицетворял собой тип рыцаря без страха и упрека.
Наконец асиендадо разбросал все золото, принесенное Кукаресом, приказал вслед за этим выкинуть на улицу и стол, затем запереть окна. После этого он; потирая руки, подошел и сел рядом с графом.
— Ну вот! — проговорил он радостно. — Теперь я весь к вашим услугам.
— Сначала один вопрос.
— Говорите.
— Простите меня, вы знаете, что я иностранец и в качестве такового желаю ознакомиться со многими вещами.
— Я слушаю.
— С тех пор как я живу в Мексике, я видел множество самых оригинальных обычаев. Я пресыщен совершенно неожиданными явлениями, встречами, случаями, но признаюсь, то, что я видел сейчас, превосходит все виденное мною до сих пор. Так вот, я хотел бы знать, что это, обычай, что ли, которого я еще не знаю?
— Что такое, о чем вы говорите?
— Да о том, что вы делали, когда я вошел, об этом разбрасывании полными пригоршнями золота в виде благодатного дождя на этих бандитов и бродяг всякого рода, которые собрались тут перед вашим домом. Надо сказать, слишком роскошная поливка для такой сорной травы, — вставил, наконец, граф остроту, которой сам же первый и рассмеялся.
Дон Сильва поддержал его.
— Нет, это вовсе не обычай, — отвечал он.
— Вот как! Стало быть, вы позволили себе королевскую забаву расшвыривать на ветер миллионы? Ах! Нужно быть таким Крезом, как вы, чтобы позволять себе подобные забавы.
— Нет, нет, вовсе нет, вы ошибаетесь, дорогой граф.
— Однако я сам видел целый поток золотых.
— Это верно, но то были не мои деньги.
— Вот это здорово! Теперь я уже ничего не понимаю, вы все увеличиваете мое любопытство.
— Я и удовлетворю его сейчас.
— Я весь превращаюсь в слух, так как для меня это не менее увлекательно, чем сказки из «Тысячи и одной ночи».
— Гм! — проговорил асиендадо, тряхнув головой. — Между прочим, вас это касается ближе, чем, быть может, вы предполагаете.
— Неужели?
— А вот сейчас увидите.
Донья Анита глядела на отца умоляющим взглядом, она не знала, что ей делать. Увидев, что отец хочет обо всем рассказать графу, она почувствовала, что будет не в силах сдержаться, поэтому в нерешительности, слегка пошатываясь, поднялась с места.
— Сеньоры кабальеро, — проговорила она слабым голосом, — мне нездоровится. Простите меня, но я вынуждена вас оставить.
— Действительно, донья Анита, — воскликнул граф, бросаясь к ней и подавая руку, чтобы поддержать. — Позвольте мне проводить вас до вашего будуара.
— Благодарю вас, граф, но я в силах сама дойти. Искренне благодарю вас за любезность, но позвольте мне самой…
— Как вам будет угодно, сеньорита, — промолвил граф, в душе задетый этим отказом.
Дон Сильва подумал было заставить ее остаться, но бедная девушка бросила на него такой полный мольбы взгляд, что он почувствовал себя не в силах подвергать ее дальнейшей пытке.
— Ну, ступай, ступай, — проговорил он.
