— На два дюйма, — я сказала это равнодушным тоном, но боль была в моих глазах, и он увидел это.
Он шагнул ближе, обнял меня и прижал мою голову к своей груди, и я заплакала, просто заорала.
Я ненавидела маму за это! Действительно ненавидела ее! Она знала, что дети, как растения, им нужен солнечный свет, чтобы расти. Я дрожала в объятиях своего брата, стараясь уверить саму себя, что как только мы будем на свободе, они снова станут красивыми. Станут, конечно же, станут, они вернут, они нагонят потерянные годы, и как только их вновь коснется солнечный свет, они рванут расти без удержу, как сорная трава, так и будет, да-да, так и будет.
Это они, эти долгие дни взаперти сделали их щеки такими впалыми, а глаза такими запавшими. Но все это ведь исправимо, правда?
— Ну, — начала я хриплым, прерывающимся голосом, все еще цепляясь за единственного человека, которого все это, кажется, заботило.
— Деньги правят миром или любовь? Нашим близнецам надо побольше любви, и мы еще увидим, что они выросли на шесть, семь или даже на восемь дюймов, а не на два.
Мы с Крисом направились в нашу мрачную тюрьму перекусить, и как всегда я послала близнецов в ванную вымыть руки, ведь только еще мышиных микробов им и не хватало, чтобы подвергнуть свое здоровье опасности.
Мы спокойно сидели за столом, поедая сэндвичи и глотая тепловатый суп и молоко, и смотрели, как телевизионные любовники встречаются, целуются и строят планы побега от своих уважаемых супругов, как вдруг дверь в нашу комнату отворилась. Я не хотела отворачиваться от телевизора и пропускать дальнейшие события, но я оглянулась.
Большими шагами, весело входила в комнату наша мать. Она была одета в красивый легкий костюм, отделанный мягким серым мехом по манжетам и воротнику.
— Мои дорогие! — в ее приветствии было столько энтузиазма, но никто из нас не подпрыгнул, увидя ее, и она остановилась в нерешительности. — Вот и я! Разве вы не рады? Ах! Если бы вы знали, как я рада видеть всех вас. Я так скучала по вас, и думала о вас, и мечтала о вас, и я привезла столько подарков, я их так тщательно выбирала. Просто не могла дождаться, когда вы увидите их! И мне надо было покупать их украдкой, как могла я объяснить, зачем мне детские вещи? Я хотела сообщить, где я пропадала так долго. Я действительно хотела сказать вам, почему я вас покидаю, но ведь это было так запутано. И я не знала точно, насколько я уезжаю. А вы, хотя и скучали по мне, но ведь о вас заботились, правда? Вы же не страдали?
Страдали ли мы? Или только скучали по ней? Да кто она такая в конце концов? Идиотские мысли приходили мне в голову, пока я разглядывала ее и слушала, как четверо спрятанных детей могут осложнять жизнь другим людям. И хотя мне не хотелось признавать факт ее существования, хотелось вычеркнуть ее вновь из реальности своего мира, я заколебалась, наполняясь надеждой, что смогу полюбить ее снова, что снова буду доверять ей. Крис встал и заговорил первым, и его юношеский голос то и дело срывался с высоких нот на глубокие мужественные тона.
— Мама, ну конечно же, мы рады, что ты вернулась! Ну да, мы скучали по тебе! Ты напрасно уезжала так надолго, неважно по каким запутанным причинам.
— Кристофер, — сказала она, широко раскрыв глаза от удивления. — Ты говоришь не своим голосом.
Ее глаза перебегали с него на меня, потом, на близнецов. Оживление покидало ее.
— Кристофер, что-нибудь неладно?
— Неладно? — переспросил он. — Мама, а что может быть хорошего в этой жизни взаперти? Ты сказала, я говорю не своим голосом, а посмотри на меня хорошенько. Разве я все еще маленький мальчик? Посмотри на Кэти — разве она все еще дитя? Посмотри подольше на близнецов, особенно обрати внимание на то, как они подросли. А затем взгляни снова на меня и скажи мне прямо в глаза, что мы с Кэти по- прежнему дети, к которыми можно относиться снисходительно, ведь мы все равно ничего не понимаем во взрослой жизни. Но мы не ленивые бездельники, нет. Мы не били баклуши, пока ты на свободе наслаждалась жизнью. Мы с Кэти читали книги. И в них мы прожили миллионы жизней… Это наш искусственный способ почувствовать свою сопричастность с жизнью.
Мама хотела перебить, но Крис заглушил ее слабый заикающийся голос. Он бросил презрительный взгляд на ее многочисленные подарки.
— Итак, ты вернулась, как ни в чем ни бывало, как всегда делала, если знала, что виновата. Почему ты думаешь, что твои глупые подарки способны возместить нам то, что мы потеряли, что мы теряем каждую минуту Может когда-то мы и могли утешиться игрушками и нарядами, что ты приносила в нашу тюрьму, но сейчас мы стали старше, и подарков уже недостаточно!
— Кристофер, ну пожалуйста, — взмолилась она и, с трудом взглянув на близнецов, тотчас отвела глаза. — Пожалуйста, не говори со мной так, как будто ты больше не любишь меня. Я этого не вынесу.
— Я люблю тебя, — был его ответ. — Но я заставляю себя все еще любить тебя, вопреки тому, что ты делаешь. Я должен любить тебя. Мы все должны любить тебя и верить тебе, и думать, что ты действуешь в наших интересах. Но взгляни на нас, мама, и постарайся увидеть нас такими, какие мы есть на самом деле. Кэти чувствует, и я чувствую, что ты закрываешь глаза на то, что с нами делаешь. Ты приходишь к нам сияющая и соблазняешь наши глаза и уши радужными надеждами на будущее, но ничего никогда не сбывается. Когда-то давно, когда ты впервые рассказала нам об этом доме и своих родителях, ты сказала, что нас запрут всего на одну ночь, потом ты превратила это в несколько дней, затем в несколько недель, в несколько месяцев, и вот два года прошло, а мы все еще ждем, когда умрет старик, который может и никогда не умрет, так как искусные доктора все время оттаскивают его от могилы. Эта комната не улучшает наше здоровье, разве ты не видишь этого?
Он почти кричал, его мальчишеское лицо покраснело, он дошел до предела. Я думала, я никогда не доживу до дня, когда он нападет на нашу мать — свою обожаемую мать.
Его громкий голос должно быть напугал его самого, потому что он понизил тон и заговорил более спокойно, но все равно его слова ударяли, словно пули.
— Мама, неважно, унаследуешь ты или нет огромное состояние отца, мы хотим прочь из этой комнаты! Не на следующей неделе, не завтра, а сегодня. Сейчас! Сию' минуту! Ты дашь мне ключ, и мы уйдем далеко прочь. А ты можешь посылать нам деньги, если тебя это заботит, или не посылать, как хочешь, и тебе нет нужды видеться с нами, если таков твой выбор. И это решит все твои проблемы, мы исчезнем из твоей жизни, и твой отец никогда не узнает, что мы существуем, и все, что он тебе оставит, будет принадлежать только тебе.
Мама побледнела от шока. Я сидела на своем стуле, и мой ленч был наполовину съеден. Мне было жаль ее, но свое сострадание я расценивала как предательство. Я закрыла дверь, плотно захлопнула ее, думая о тех двух неделях, когда мы голодали, четыре дня ничего не ели, кроме крекеров и сыра, три дня были совсем без еды, имея только воду для питья. А потом избиения, смола у меня в волосах, но больше всего вспоминалось то, как Крис разрезал свою кисть, чтобы напоить близнецов своей питательной кровью.
И то, что Крис сказал, и как он это сказал, сурово и решительно, было, по большей части, делом моих рук.
Я думаю, она догадалась об этом, потому что кинула на меня острый ранящий взгляд, полный обиды.
— Не говори мне ничего больше, Кристофер. Ведь ясно видно, что ты сейчас не в себе.
Вскочив на ноги, я шагнула в его сторону.
— Взгляни на нас, мама. Замечаешь наш прекрасный, здоровый цвет лица, почти как у тебя? Подольше посмотри на своих младшеньких. Они не выглядят хрупкими, не так ли? Их пухлые щечки совсем не похудели, разве не так? И волосы у них не тусклые, правда? Их глаза — они же не потемнели и не провалились, не так ли? Ты смотришь и все замечаешь, ты ведь видишь, как они подросли, какое у них цветущее здоровье? Если уж тебе не жалко Кристофера и меня, пожалей хоть их.
— Хватит, — завопила она, спрыгивая с кровати, где она сидела, а мы все толпились тесно вокруг нее, как бывало прежде. Она круто повернулась на каблуках, чтобы не видеть нас. Задыхаясь от рыданий,
