потом прошибло — и как рукой сняло! А после в блаженной праздности — стих выпустить зеленой свежайшей стрелкой лука:
— Из кого, из кого? — спросил незевающий Гирш. — Из гоев?
Глава 6
Мы поссорились с Ливанычем. Ленц помирил нас.
— Если бы ты был тонким психологом, Анатолий, ты бы понял, что я этого уже не хотел. Но ты содействовал, и тут твоя вина.
— Я хотел как лучше. Я видел, что обе стороны готовы.
— К чему?
— К общесоюзной и областной славе… (Фимоза, я пошутил).
— Я понимаю, что ты пошутил. И все же…
— Если я полез не к делу, ты сам тут повинен. Отныне я от вас отказываюсь… Идите вы все — знаете куда? И ищите сами себе путей. Я вам не советчик и не отгадчик снов.
— Все равно, Толя, спасибо.
— За что?
— За труд.
— Этот труд мне ни к чему. Возьми его себе.
Беседовали с Олежеком.
— Я пошло себя веду, правда? Я знаю. Я ужасный пошляк сегодня. Но сам бы я не распустился — меня распустил Шуневич. Я провел с ним восемь с половиной часов — и совершенно сломлен. Он меня перемолол.
— Восемь с половиной? Почти как у Феллини.
— Феллини тут нечего делать. Тут было почище.
— У тебя измученный вид.
— Еще бы. В течение восьми часов мы говорили друг другу правду! Представляешь? За всю жизнь я столько не сказал.
— Охотно верю.
— Это страшно изматывает. Теперь я никуда не гожусь. Мы сказали друг другу слишком много гадостей. Так говорить гадости, как мы с Шуневичем, никто не может. Мы не щадили друг друга… Ничего, это полезно. Наконец-то я мог сказать ему, кто он такой. И хоть душа заплевана, но мне в каком-то плане стало легче. Хотя… Черт его знает. Я перестал что-либо понимать вообще… Извини. Я выжат окончательно. Дай закурить.
Странные наши разговоры:
— По-моему, он несчастен. Как тип. Он несчастливый человек, лишенный слуха. Это его беда. Он недоступен музыке. Хотя любит ее. Ему не то что медведь на ухо наступил, но какие-то важные ушные хрящики он ему переломал. Зрелище глухого, играющего на трубе слепых.
— Ах, не говори. Все это оправдание раба.
— Что же тогда не оправдание раба?
— Ничего. Ничего не оправдание раба.
— Что ты заладил? Ты меня сводишь с пути и с ума.
— Никуда я тебя не свожу. Ты олух…
— Куда ты меня привел?
— К обрыву. К месту, где обрывается моя повесть. И юность.
— Что я должен делать?
— Ничего. Ты должен прыгнуть.
— Почему?!
— Чтоб испытать. Испытать ощущение полета. Как ее герои. Итак…
— Я вернусь?
— Это неизвестно.
— Хорошо, — сказал Толя. — Я готов. Во имя отца и сына и их пропавшего внука… Вперед!
И Толя прыгнул. Ветер снес его вниз, как яйцо. Упав, он сразу спросил себе молока. Подбежавший пропастянин услужливо протянул ему кувшин. В холоде молока Толя почувствовал холод равнин, оставленных наверху.
— Где я?
— Тут, — ответил хихикающий житель.
— Ты стал знаменит.
— Это мне не в новость.
— Ты стал боровом, Толя. Куда это приведет?
— Да, я растолстел. Но не телом, а духом. Мне необходимо похудание. Надо менять пищу. Мой духовный жир мешает мне двигаться вперед. Но я его уберу… Мне нужна масса. Без нее я теряю инерцию.
