— Они живы, они живы! — крикнула она.
Перед ним была фотокарточка — его экипаж, все в одинаковых белых варежках. Его самоходка с заснеженными триплексами. Крайний справа, где всегда стоял он, — новенький, крепенький такой паренек, лычек не различить. И поперек пяти пар валенок химическим карандашом: «Лене Бацук от расчета тяжелого гвардейского орудия, 100 мм. Гвардии лейтенант Зуб».
Кроме этого новенького вместо него, ничего-ничего у них не изменилось: у лопаты на броняшке черенок новый белый — и все.
— У лопаты — новый черенок.
— Что?
Он все смотрел в лицо тому новому.
— Мы самоходы грязные, — сказал он, уже чувствуя, что несправедлив и что говорит зря. — Про нас песня есть: «пареньки пригожие, на чертей похожие»… Нам ветошь нужна — мазут с рожи обтирать, а ты белые варежки… Мы их девушкам в роте связи раздаривали…
— Что ж мне было вам ветошь посылать?!
Лена встала и пошла. В конце прохода она зацепилась юбкой за учительский стол, и юбка сильно порвалась. Лена прихватила ее и выбежала.
Сережа посидел, глядя на фотокарточку, посвистел, потом взял оставленную Леной винтовку и фотокарточку, а когда вышел, столкнулся с Вовкой Перепетуем. Тот стоял на цыпочках и держал над головой кочергу.
— Пошел вон. — Сережа вынул кочергу из скрюченных Вовкиных пальцев.
— Дяденька, выстрельте в форточку… — рядом с деревянной винтовкой пританцовывал первоклассник. — Бахните один разочек.
Коридор был украшен флажками. Готовился вечер.
Вечером по дороге в милицию он толкнул Зинкину дверь. Дверь была не заперта. В комнате было холодно. У швейной машинки сидела Киля в пальто. Она качалась на стуле, вытянув толстые усталые ноги.
— Зинка где пропадает?
— Фасон «красное солнышко», — сказала Киля и потянула со швейной машинки платье. — Солнышко-колоколнышко… Было мое, теперь Зинкино. Каждому овощу — свой срок, верно?
— Чего дрова не сушите, трудно за печку положить?!
— Эх ты, дурачок. — Киля все качалась, свет — тень на глазах, свет — тень. — Эх ты, дурачок, дурачок, дурачина…
— В каком смысле?
Киля вдруг засмеялась, смех был неприятный, резкий и фальшивый.
— Иди, Сережа, мама сердится, когда ты к нам ходишь.
Она встала, взяла его за плечи и вытолкнула на лестницу. На улице Сережа подумал о странных глазах Кили, но народу было много, громко говорило радио, и он быстро пошел, слушая, как приятно скрипит под ногами снег.
В милиции, в дежурке, маленький штатский плачущим голосом сразу стал объяснять почему-то Сереже, что он никого не хотел оскорблять.
— Горилла и неандерталец — суть разная. Но ведь, согласитесь же… Тридцать восемь — девяносто семь, телефон театра… Скажите, что я в заточении…
— Сядьте и не бегайте… — дежурный на Сергея посмотрел с вызовом, на штатского прикрикнул: — От вас в глазах рябит… Постового гориллой оскорблять не надо было.
Вышел Гречишкин, обрадовался Сереже, сказал, что на ночное дежурство надо являться позже, чтобы Сережа привыкал, и добавил:
— Организм отдыхает только во сне. Это уж ты мне поверь.
И, провожая Сережу в большую прокуренную комнату за дежуркой, поинтересовался: неандерталец — это все-таки кто? Обезьяна?
— Нет, человек, но доисторический, наш с вами предок…
— Тогда вроде нет состава оскорбления, — Гречишкин пожал плечами. — Он голый бегал?
— Артист, что ли?
— Ну, какой артист, неандерталец…
— Если жарко — голый, а если холодно — в шкурах… Я так думаю…
— Тогда все же состав есть, — решился Гречишкин. — Тем более артист без документов…
Гречишкин поставил греться макароны в котелке и стал надувать резиновую подушечку.
— У моей супруги перина. Вернулся я с войны, полежал с женой, — он завинтил у подушки пробочку, — кручусь, верчусь… Нет сна. Пошел, принес шинель, положил на пол рядом с супружеской нашей постелью, «шлюшку» эту под щеку — и храпака. — Неожиданно заботливо для всей своей угрюмой внешности он сунул подушку-«сплюшку» под голову Сергею: — Ее на два часа хватает. Ну, как прибор… И поет, и поет… — и вышел.
За окном пошел мягкий, спокойный, как в детстве, снег. И, уже понимая, что спит, Сережа успел удивиться, что подушка поет романс из «Бесприданницы».
Когда он понял, что не спит, «сплюшка» была плоская. В дежурке пел женский голос.
Там было много странно одетых людей. Ту, что пела, Сережа узнал сразу: артистка, которую он видел в коммерческом магазине.
Артистка кивнула Сереже, улыбнулась и сказала тому маленькому:
— Вот кого тебе надо рисовать, вот где неподдельные черты…
— Заводись, — сказал Сереже Гречишкин.
Уже на улице Сережа услышал, как артистка запела опять.
Гречишкин вышел следом и, залезая в коляску, как в тот раз, махнул рукой.
— Вокзал, базар, завод и по кругу… Ну так давай! Неподдельные черты! — крикнул Гречишкин. — Нарисует тебя, Сергуня, и будешь на стене висеть.
Шел сырой крупный снег. Навстречу от вокзала шел лейтенант с пустым рукавом, мешком и чемоданом. И, как тогда, когда приехал Сережа, следы этого лейтенанта четко возникали единственными на белом снегу.
Площадь у вокзала была пустынная, потом из снега появились двое — милиционер и солдат с винтовкой. Пока милиционер докладывался, Гречишкин снял перчатку и голую руку сунул ему под мышку.
— Обидно! — прервав доклад, вдруг крикнул милиционер. — С ноября проверяете, в вокзале ж стекло, я из вокзала вижу… Шо он про меня подумает?
— Правильно подумает! — заорал в ответ Гречишкин. — Ты и из окопа бы нос не высунул… Разорался бы, что все слышишь… На тебе вон снег тает… И это постовой! На постовом лед на шинели — вот это постовой. У постового наган теплый, сердце еле теплое, а требуха может быть ледяная, вот что такое постовой… А ну, марш! Пошел, Кружкой!
И опять они понеслись в снег.
— «В сталь закован, по безлюдью на коне своем на белом»…
— Ты чего бормочешь, Кружкой?
— Стих вспоминаю…
— Ну, давай, давай…
Пролетели бульвар, дом, у Зинки светилось окно.
Трамвай-мастерская стоял у перекрестка. Бабы чинили рельсы и громко ссорились. Гирлянда лампочек была крючком зацеплена за провода, очищенный рельс в ее свете был синий.
Высокие дома на проспекте — темные, ленивые.
— Посигналь, где он там…
Сережа посигналил. Пусто, пусто. Только в снегу борозда, вроде мешок тащили.
— Чего это здесь тащили?
Гречишкин молчал, сжал рот, как кошелек, достал длинный фонарь, трофейный.
