волновались, но достоверного никто ничего не знал. Тогда я предложила, на свою голову, попробовать вызвать из Петербурга по телефону А. Лопухина (А. А. Лопухин — директор Деп. Полиции.). К удивлению, мне это удалось. На мой вопрос: правда ли, что в толпу стреляли из пушек и убито 200 человек, он отвечал, что стреляли залпами, и убито 50 человек. Подробностей передать он мне не мог, и больше я ничего не узнала. Только к вечеру 10-го появилось Правительственное сообщение и началась забастовка на московских фабриках.
Сегодня весь день все в страшном возбуждении: ждут на завтра сражения в Москве.
Среди дня говорили о забастовке 25 тыс. рабочих. Говорят, что Цинделевская фабрика хотела работать, но с других фабрик пришли рабочие и заставили их примкнуть к движению. Слухи противоречивые: с одной стороны, идет запугивание, с другой — уверяют, что все завтра же придет в порядок.
Получено известие о назначении Трепова генерал-губернатором Петербурга с громадными полномочиями. Известие это одинаково волнует и возмущает людей самых противоположных мнений и с разных точек зрения.
Интересны подробности, которые сообщает С. Глебова.
Трепов по приезде в Петербург был назначен дежурным флигель-адъютантом к Государю. Во весь день Государь ему ни слова не сказал по поводу покушения на него, Трепова, только что бывшего, и до такой степени был с ним леденяще холоден, что Трепов, как преданный слуга старого закала, вернулся домой совершенно этим убитый и уничтоженный. Жена его Софья Сергеевна Трепова писала сюда своей дочери Глебовой, что радуется, что отъезд ее мужа на войну должен состояться послезавтра. И письмо это получено было одновременно с депешей о его назначении и переселении всего его семейства в Зимний дворец. Здесь на эту царскую милость многие смотрят, как на подписание Трепову смертного приговора… Как объяснить психологию Государя!
Впоследствии А. Лопухин рассказал нам подробно, как было дело (Записано с его слов 9-го февраля).
„Про беспорядки 9-го января А. Лопухин говорит, что можно только удивляться малому количеству жертв. Войска так озверели от оскорблений толпы, что трудно было сдерживать их от массового истребления этой толпы. Официальные цифры пострадавших выше, а не ниже правды. Произошла ошибка: полиция сложила убитых и раненых вместе — 333, а затем показала убитых отдельно 96 человек. В действительности 126 убитых и умерших от ран и 207 раненых.
В ночь с 9-го на 10-е А. Лопухин и Рыдзаевский убеждали Мирского до 3-х часов ночи ехать в Царское и убедить Государя в необходимости сказать свое слово. Составлено было краткое, но сильное обращение к народу, где говорилось, что мятеж есть мятеж и во время войны еще более преступный, чем в мирное время. Кн. Мирский наконец убедился их доводами, но вместо того, чтобы отвезти лично Государю это воззвание, препроводил его ему при письме.
Проходит день, другой, третий. Из Царского ни слова… Наконец, Мирский туда едет, и Государь ему говорит, что воззвание хорошо написано, и он его одобряет, но не желает одного, чтоб оно исходило от его имени…
Мирский пытался ему объяснить, что от него, Мирского, оно не может иметь никакого значения, но царь настоял на своем. После этого последовало назначение Трепова, и через несколько дней воззвание к рабочим от Трепова и Коковцева с объявлением, что требования и нужды рабочих будут рассмотрены в особом совещании.
О выборе депутатов из рабочих для представления Государю А. Лопухин рассказывал, что это выдумка Трепова, поддержанная Фредериксом, о которой ни один министр не был преуведомлен.
По окончании первого заседания о рабочем вопросе, когда многие уже разъехались, Фредерикс, закуривая сигару, вдруг сказал:
— А интересно, каков будет результат завтрашней депутации.
— Какой депутации? — спросил Витте.
Тогда Фредерикс сообщил, что Государь примет завтра депутацию от фабрик. Депутаты будут по назначению от фабрикантов, от каждой фабрики, имеющей 100 рабочих.
Витте руками развел… и сказал Фредериксу:
— Мы тут несколько часов подряд рассуждаем о том, как успокоить фабрики, а вы не сочли нужным сообщить нам такое известие!
А. Лопухин предсказывает, что теперь выборы будут самые радикальные, депутаты выступят с политической программой, и если ее откажутся принять, они сорвут комиссию.
Так оно и случилось…
В тот год в Москве в конце января должны были состояться дворянские выборы. И ввиду того, что московское дворянство еще не собиралось со дня рождения наследника престола, предстояло обсудить текст верноподданнического адреса по случаю счастливого события. Ряд земств и дворянских обществ уже высказались и среди высказанных ими пожеланий преобладало одно, общее, о созыве народных представителей. Выскажется ли московское дворянство в этом смысле или осудит все современное движение как „смуту“ и „крамолу“? — вот вопрос, который занимал и волновал в то время все московское общество“».
Из Записной книжки — 18 января:
«Вчера вечером состоялось второе совещание по поводу дворянского адреса. На первом много говорил Ф. Д. Самарин, защищая свою записку против блестящих возражений Ф. Ф. Кокошкина (Записка развивала мысль, что начало общественному движению положено земским съездом и является плодом агитации известной группы лиц, желающих воспользоваться войной и настоящим тяжелым положением, чтобы исторгнуть от правительства согласие на созыв народных представителей. Считая совершенно несвоевременным возбуждение такого вопроса во время войны, записка и по существу высказывается против представительных учреждений.).
Брат Сережа и Д. Н. Шипов намеренно молчали. Главным основанием всех возражений Ф. Самарина была „несвоевременность“… поднятых вопросов. Очень слабо ему возражали кн. Долгорукий и Клейст. В заключение Ф. Д. Самарин, с красивой вибрацией своего баритона, сказал, что русский народ не знал другой царской власти, кроме „самодержавной“ и, Бог даст, и не узнает…
Вчера говорил Сережа. Он вернулся домой в 2 часа ночи. Я не ложилась, ждала его. Он страшно был утомлен, так как с утра был на пяти заседаниях. Он почти дословно, по его словам, передал мне и своей жене (Прасковье Владимировне) свою речь.
А. Г. Щербатов (из Самаринской партии) говорил на этот раз первым и с большим подъемом о значении настоящей войны, чем вызвал в зале большое одобрение… Сережа начал с того, что он от всей души присоединяется к горячей патриотической речи кн. Щ-ва и к мыслям, высказанным им по поводу важности и значения настоящей войны для России. Но скрывать от себя правду нечего. Это лишь передовая стычка, первая страница начинающейся гигантской борьбы с монгольской расой, от которой зависит все будущее России. Как же должны мы быть сильны и крепки, чтобы выйти победоносными из такой борьбы!
Возражая против записки Ф. Д. Самарина, брат сказал:
„В минуту, когда требуется необычайный национальный подъем для одоления врага и всех задач, поставленных войной, своевременно ли взывать к реакции и приводить страну в состояние стоячего болота? Вооруженная реакция может привести страну к молчанию, но даст ли она нам силу победить врага?..“
После этого адрес Самариных не получил 2/3 голосов. Но на следующий день Самарины внесли кое- какие поправки в свой адрес и он получил 2/3 адрес же Кокошкина и Герасимова остался за флагом.
Рассуждения Самаринской записки представляются непонятной слепотой. Казалось бы, что вся политика, вовлекшая нас в эту несчастную войну, наглядно доказывает, что „самодержавная“ власть не стоит у нас выше всех частных и партийных интересов. Как же, после всех вскрывшихся злоупотреблений, закрывать глаза на действительность и продолжать утверждать, что „самодержавие“ выше их и не имеет иных целей кроме блага народа и страны.
При большой дружбе и привязанности к семье Самариных, с которыми мы были в близком родстве (Ф. Д. Самарин был женат на моей старшей сестре Антонине Николаевне.), мне тяжело бывало видаться с
