«необдуманное». Но до того, как он смог поехать к папе, он умер. Естественной ли смертью или с помощью порошочка, осталось неизвестным. Во всяком случае, самая могучая сила, которая из римской Церкви могла бы сделать немецкую, была сокрушена. Смерть Эккехарта была одним из величайших моментов судьбы Европы. Его немецкая религия была затем официально «осуждена» Римом при помощи буллы. Прежде всего, согласно испытанному методу (чтобы ввести в заблуждение последователей), было представлено «отречение» Эккехарта как публичная просьба о прощении, хотя Эккехарт, наоборот, был готов всеми силами защищать свое учение. Характерным для его свободы является то, что он основывается не на церковных тезисах, и даже не на Библии (как позже Лютер), а только на признании свободного разума. После этой первой фальсификации благочестивые сторонники Рима «подправили» мастера Эккехарта и включили его в ряды духовных учеников Фомы Аквинского. [Несмотря на магический материал, который Фома должен был внести в рационалистическую систему при помощи Аристотеля, и обусловленное этим внутреннее противоречие, величие попытки и силу духовной энергии Фомы не следует оспаривать. Фома был, как может быть не всем известно, лангобардом. Семья владельцев Аквино гордилась этим германским происхождением и была на стороне величайшего Гогенштауфена, Фридриха II. Так Фома Аквинский старший, граф фон Ацерра (Acerra), который, будучи наместником в Сирии, проложил Фридриху путь в «страну обетованную», сопровождал императора в его первом походе в Германию, а затем, был послан специальным уполномоченным в Сицилию и позже вел от имени Фридриха переговоры с папой. Далее Фома II из Аквино, другой наместник Фридриха н его зять, который погиб вместе с последним Гогенштауфеном — Конрадом. «Святой Фома» уродился, очевидно, не в свою родню и был дезертиром. Он предоставил свой дух в распоряжение Риму, которым тот и сегодня еще пользуется. В остальном Фома был учеником Альбрехта фон Больштедта (Альберта Великого) н Ирена Петруса из Иберии.].
Внешнему смягчению римского центра в XIII веке соответствовало общее падение духовности во всех странах, которое давно стало бы предметом насмешек всех народов, если бы положение не спасли некоторые ведущие личности, используя все свое «я». В качестве реакции против такого нравственного падения в XIII веке создавались кроме всего прочего общества братьев и сестер свободного духа, в которых привлекали внимание предшественники мистики. Вместе с ними действовали бегуины и бегарды (ученики леса), те круги, с которыми мастер Эккехарт поддерживал тесные отношения. Это благочестивое, но не церковное движение проходило (вне церкви и внутри нее) широким потоком по немецким землям. Оно снова подхватило прежде всего основную идею уничтоженного арианства: проповедовать религию на языке страны. Уже в этом пункте отразилась с самого начала и до сегодняшнего дня непрекращающаяся борьба между органичным народом и римско-латинской прививкой. (Григорий VII назвал дерзостью использование языка страны во время богослужения.) Истинное народное восприятие отклонило чужой латинский язык, который рассматривался как непонятная колдовская формула, которую надо было повторить, да и использовался как таковая. Использование святого родного немецкого языка религиозное немецкое движение в середине XIII века вырвало у враждебного народу Рима. Проповеди и учебные лекции теперь читались не по латыни, а на доходящем до сердца немецком языке. И величайшим первооткрывателем для нашей сущности и здесь был Эккехарт, которого его ученики и последователи (среди них Сузо и Таулер) постоянно называли «блаженным и святым мастером», Эккехарт, который хоть много написал на латыни, сделал немецкий язык прежде всего языком науки. Он ожесточенно боролся за замену латинской структуры предложения немецким словотворчеством. Он и здесь был еретиком, дело которого — раздавленное и полузадушенное римской Церковью — было продолжено только Лютером, и создал, таким образом, просто-напросто предпосылку для существования немецкой народности. Сегодня же католические священники хоть и читают проповеди по-немецки, но всю литургию, цитаты из Библии и молитвы часть нашего простого народа должна бормотать на латинском языке. Церковь не может отказаться от этого насилия, потому что оно должно сохранить ей ее ненациональный характер, народы же не могут больше терпеть этот чуждый языческий пережиток. Вертит ли житель Тибета свой молитвенный барабан, или немецкий крестьянин молится на латыни, все это одно и то же; и то, и другое означает лишь механическое упражнение, в отличие от истинно религиозного углубления.
Так благодаря римским фальсификациям с глаз немецкого народа исчез настоящий Эккехарт. Хотя религиозная волна продолжала катиться дальше по стране Видукиндов, вниз по Рейну и всюду возникали сторонники свободы души: Сузо и Таулер, Руисбрюк (Ruysbroek) и Грутес (Grootes), Бёме (Boehme) и Ангелиус Силезиус (Angelius Silesius). Но величайшая духовная сила, прекраснейшая мечта немецкого народа умер слишком рано; все более позднее — это только при рассмотрении сверху — отблеск огромной души Эккехарта. Его мужество превратилось в витиеватые мечтания, его полная сил любовь — в сладкий восторг. Поддержанный в этом направлении Церковью поток ослабленной «мистики» снова влился в лоно римской Церкви. Действия Лютера, наконец, сломали чуждую корку, но и он не нашел, несмотря на все стремления, обратной дороги к главной духовной теме мастера Эккехарта, к его духовной свободе. Его несвободная с самого начала Церковь застыла поэтому на одном и постепенно ослабла на другом месте. Немецкая душа должна искать себе другой путь, отличный от церковного. Она проложила его в искусстве. Когда замолчал дух Эккехарта, поднялась германская живопись, прозвучала душа И.С. Баха, появился Фауст Гёте, «девятая» симфония Бетховена, философия Канта…
Наконец, самое глубокое и самое сильное из учения Эккехарта. Нечто, что кажется наиболее пророчески по сравнению со всем другим, направлено на человека нашего времени. Проповедь о «Царствии Божьем» Эккехарт заканчивает следующими словами: «Эта речь не обращена ни к кому, потому что ее уже называют своей собственной жизнью или, по крайней мере, считают стремлением своего сердца. Да поможет нам Бог понять это».
Эти слова обращены, таким образом, только к духовно родственным элементам, ко всем «душевным и благородным людям» обращено его учение, и здесь обнаруживается таинство, которое только сегодня возрождается для новой жизни.
В одной из проповедей Эккехарт делает различие между кровью и плотью. Под кровью он понимает (как он думает со св. Иоанном) все, «что в человеке не подвластно его воле», то есть действующее в подсознании, противоположность душе. А в другом месте Эккехарт говорит: «Самое благородное, что есть в человеке, это кровь — в хорошем смысле. Но и самое дурное в человеке — это тоже кровь — в плохом смысле».
Этим сказано последнее дополняющее слово. Рядом с мифом о вечной свободной душе стоит другой миф — о религии крови. Одно соответствует другому, и мы не знаем, имеются ли здесь причина и следствие. Раса и «я», кровь и душа находятся в теснейшей связи, для метиса учение мастера Эккехарта не годится, так же как и для той расовой смеси, чуждой по типу, которая проникла с Востока в сердце Европы и составляет верноподданнейший элемент Рима. Учение о душе Эккехарта ориентируется на носителей той же или родственной крови, которые имеют одинаковую жизнь или одинаковый язык в качестве «стремления своего сердца», но не на духовно чуждых и враждебных по крови. Но это требует и обратного отклонения. Здесь мастер Эккехарт высказывает народное признание: «Ни одна бочка не может содержать в себе напитки двух видов: если она должна содержать вино, нужно вылить воду, чтобы не осталось ни одной капли». И дальше: «Нужно уважать образ действия других людей, и не следует хулить ничей образ действия». Невозможно, чтобы все люди могли идти одной дорогой». И еще дальше: «Потому что, иногда то, что является для одного жизнью, для другого означает смерть».
Это полная противоположность тому, чему учит нас Церковь Рима (и, наконец, также Виттенберга). Она хочет нас всех — белых ли, желтых, черных заставить идти одним путем, втиснуть в одну форму, подчинить одной догме, и поэтому, обладая властью, отравила нашу душу, наши европейские расы. Что было их жизнью, было нашей смертью. В том, что мы не умерли, мы обязаны только силе германской души, которая до сих пор препятствовала окончательной победе Рима (и Иерусалима). В мастере Эккехарте нордическая душа впервые полностью себя осознала. Из его личности вышли все наши более поздние великие люди. Из его огромной души может однажды родиться — и родится — немецкая вера.
Глава 7
