объекту, разум, который схваченное просматривает и приводит в порядок, и память, которая сохраняет пережитое и увиденное. Эти три силы являются как бы противоположностью святой Троице. Теме разум — воля посвящен целый ряд глубочайших толкований: оба понятия духовно свободны — но в зависимости от настроения и ситуации мастер Эккехарт в своих проповедях в течении десятилетий отдавал первенство то одной, то другой силе.
«Разум «замечает» все вещи, — заявляет однажды Эккехарт, — но воля — это то, «что добивается всех вещей». «Там где разум бессилен. воля в свете и в силе веры взлетает выше. Тогда воля претендует на признание ее первенства. Это ее высочайшее достижение». С другой стороны, именно разум «различает, приводит в порядок и устанавливает» и затем признает, что есть еще нечто вышестоящее, признает настоящий взлет воли. «Здесь разум стоит выше воли». Воля свободна: «Бог не принуждает волю, он дает ей свободу, так что она не хочет ничего кроме того, что само есть Бог и свобода! Тогда и дух не может хотеть ничего другого кроме того, чего хочет Бог. Это не является его несвободой, это его собственный выбор». [Я не могу не принести здесь духовно родственное слово из Чхандогья упанишады: «Воистину, из врли (Крату) создан человек; какова его воля в этом мире, таким будет человек, когда он умрет: поэтому следует стремиться к доброй воле…»]. Эккехарт приводит тогда слова Христа: он не хотел сделать нас рабами, а называл нас друзьями. «Потому что раб не знает, чего хочет его господин». Но этот новый и все время обновляемый акцент на идею свободы не всегда совпадает с опытом. На это люди жалуются. И вместе с ними Эккехарт: «Это и моя жалоба. Этот опыт представляет собой нечто такое высокое или также простое, что ты не сможешь купить его за геллер или за полпфеннига. Тебе нужно только иметь правильное стремление и свободную волю, и ты будешь его иметь. Это учение Канта о конфликте между идеей и опытом как в теоретическом, так и в практическом смысле. Одновременно Эккехарт насмехается над «некоторыми попами», которые «отмечены высокой похвалой и хотят стать крупными попами». Подобное делал также Кант по поводу школьных учителей, «философов» и «болтливости тысячелетий».
Дух — его материал, жизнь — его тело, свет — его образ, его воля — истина, его «я» — бесконечность, он знает все, действует везде, создает все, молча, беззаботно: этот является моей душой (атман) во внутреннем сердце, меньше чем рисовое или пшеничное, или горчичное, или просяное зерно, или же ядро просяного зерна — этот является моей душой во внутреннем сердце, больше чем земля, больше чем воздушное пространство, больше чем небо, больше чем эти миры». — «Тот, кто действует везде, все знает, все схватывает, молча, беззаботно, тот есть моя душа во внутреннем сердце, этот есть Браман, к нему я войду отсюда — «Кому это представляется истиной, тот не сомневается. И так Чандилия говорил…»
Тот, кто не слышит в этих словах шума крыльев, о ком Гете сказал, что он за одно мгновение оставляет за собой вечность, тот не может почувствовать больше величия души. И в Брихадараниакаме унанишаде опьяненный радостью философ ноет:
Короче говоря, все, что душа может иметь, следует объединить в простое единство воли: и воля должна отвергнуть высшее благо, отказаться от него, невзирая ни на что! Исходя из этого, идея любви снова заняла свое истинное место с критикой познания в духовном труде Эккехарта. Она служит не восторженным фантазиям, не сладким чувствам или сексуально-психическому экстазу, куда её хорошо обдуманным гипнотизирующим методом определила Церковь, а стоит на службе у обладающей свободой творчества воли, властной в лучшем смысле слова. «У кого больше воли, у того больше любви», — говорит Эккехарт, что составляет достаточную противоположность учению католического духовенства и сегодня все более костенеющей протестантской Церкви, которые предпочли бы уничтожить собственную волю, чтобы поставить себе на службу лишенную сущности «любовь» раба. Насколько и здесь Эккехарт сознает свою единственную точку зрения, показывают слова: «В этом смысле любовь полностью погибает в воле». И затем следует открытая насмешка в адрес церковного учения о любви: «Но теперь есть еще и второе — возникновение и воздействие любви, что сильнее бросается в глаза, чем искренность, благоговение и праздник. Но честно говоря, самое лучшее — ни в коем случае! Потому что это происходит порой не от любви Бога, а только от простоты, равноценной тем самым томным чувствам…» Ирония более чем ясная. Но именно из любви, подчиненной свободной воле, пробуждается истинное понятие верности. Оно, по- видимому, не несет с собой такого большого количества «чувств», «переживаний» и «восторга», как верность раба, если объединяется с сильной волей.
С помощью «пары крыльев — разума и воли» мы должны подняться. «Так никогда не отстанешь, а непрерывно будешь приближаться к мощи». Не за счет неопределенного порхания, а благодаря высоте пробудившегося сознания: «В любом деле нужно сознательно пользоваться своим разумом… и овладеть Богом в самом высоком смысле».
Владение волей, разумом, памятью относятся к чувствам, содействующим понятиям «я» и «природа», а они, в свою очередь, к внешнему миру, где человек понимается как личность (тело). Все это многообразие явлений представляется зависимым от пространства и времени, которые — как было сказано — Эккехарт связывал с миром земным. даже если признает чистые формы созерцания.
Все его религиозное учение к тому же не имеет причин. Воспринимая Бога как Бога современности, генетический, т. е. исторически-причинный способ его не интересует вообще. Это относится к внешнему миру, не к сведениям о душе и Боге. Тем самым Эккехарт отказывается от восточного смешения свободы и природы, от всех сказок и «чудес», без которых — как говорил Иисус — Церкви неверного рода не могут обойтись до сих пор. Является ли земля плоской или парит в виде шара в эфире истинной религии не касается, не касается это и учения Эккехарта, тогда как открытие Коперника обе наши христианские Церкви внутренне сокрушило, как они ни пытались выпутать себя и мир с помощью бессильной лжи. [Именно и материалистической догме Воскресении проявляется безнадежное еврейское влияние на Церковь. Все высказывания Панда, вышедшие из еврейского, подчеркнуто исторического и материалистического круга представлений: «Если бы Христос не воскрес, то наша проповедь и наша вера ничего бы не стоили», — показывает, как неразрешимость докоперниковой картины мироздания с верой в воскресение, так и основу наших псевдо-христианских Церквей с чистой материальной связью.].
Именно в своем учении о воле, заранее преодолевшем Шопенгауэра, Эккехарт показал себя философом, по-западному динамичным и признающим вечную полярность бытия. Сущность достижений разума заключается в «приближении внешних вещей» с тем, чтобы «запечатлеть» это признание души. «Это приближение продолжается теперь в воле, которая таким образом никогда не успокаивается». Итак, сам мистик, каких мало, который хотел бы все отделить, чтобы пребывать в чистом созерцании Бога, который стремится к «покою в Боге без конца», знает, что этот покой может длиться лишь мгновения, что он является целью, но что этой цели можно добиться каждый раз только при помощи нового движения души и ее сил. Здесь мастер Эккехарт превосходит также индийских мудрецов и признает вечный ритм, как предварительное условие для всякой плодотворности. Из этой теоретической точки зрения он делает также (сравни случай Марта-Мария) Практические выводы для жизни. Если душа, воля ищет вечное, «то горячо любимое в ней никогда не померкнет». «Этот человек не ищет покоя, потому что ему беспокойство не мешает. Этот человек на хорошем счету у Бога, потому что он все вещи воспринимает божественно, лучше чем они есть! Еще бы! И все это связано старанием и деятельным, истинным, эффективным сознанием, на которое опирается душа вопреки вещам и людям. Такой человек не может научиться, убежав от мира; убегая от вещей и уйдя в одиночество, от внешнего мира. Но он должен научиться внутреннему одиночеству, где и у кого бы он ни был, он должен научиться пробиваться через вещи…»
Эккехарт считает, что такую двойственность, как основной закон бытия, открыл также и у Иисуса: «И
