первичности вселенной, всех церковных учений об аскетизме и стоических мудростях. Следующее изречение так верно показывает признанную даже на самой большой глубине оторванности от нее полярность жизни, творческую силу настоящего дела, и сразу отодвигает апостола германских ценностей веры от обычной церковной праведности как монашеского бесплодия. С нескрываемой иронией Эккехарт говорит, обращаясь к окружающим его еретичкам, к бегуинам (Beguinen) (как в то время называли предателей): «Но теперь наши добрые люди требуют совершенствования без того, чтобы нами двигала любовь, и любовь нас не должна трогать так же, как и страдание. Они действуют несправедливо! Я утверждаю: еще должен родиться такой святой, которого нельзя было бы растрогать… Христос также не обладал этим свойством, об этом свидетельствует его признание: «Моя душа печальна до смерти!» Христу слова причиняли, таким образом, боль… И это трогало в связи с его врожденным благородством и со святым единством божественной и человеческой натур». И Далее: «Теперь некоторые люди стремятся добиваться того, чтобы быть свободными от трудов. Я говорю, так не пойдет! Святые, которым они пытаются подражать, прежде всего начинали с того, что совершали праведные дела. Подтверждение этому мы видим и у Христа, с того момента, как Бог стал человеком и человек Богом, он начал трудиться на наше благо… не было ни одного члена на его теле без напряжения, он специально потрудился для этого». И по какой причине Эккехарт проповедовал и это антихристианское учение? Чтобы и здесь дать возможность править духовной свободе, высшему принципу, что признает Эккехарт и вместе с ним нордическое человечество западных стран. Он выражает это следующим образом: «Бог не уничтожает какие-либо дела, а совершает их. Бог не разрушает природу, а завершает ее. Если бы Бог разрушил природу до ее начальной стадии, он бы совершил по отношению к ней насилие и несправедливость. Такого он не делает! Человек имеет свободную волю, с помощью которой он может выбирать доброе и злое, и Бог выдает ему за злые дела — смерть, за праведные — жизнь. Человек должен быть свободным и быть хозяином своих дел, нерушимо и непобедимо».
Тем самым была признана и великолепным образом сформулирована вечная, взаимно оплодотворяющая полярность природы и свободы. Движением руки религиозного и философского гения с сознанием нашего типа сметается все бесплодное, мучительное, восточно-поповское и «праведное» фарисейство. Святое единение (с полярной обусловленностью, но без смешения) между Богом и природой — это первопричина нашей сущности, представленная свободой души, увенчанная плодами ее труда. И стимулом всего служит — воля. Согласно Новому Завету ангел Гавриил явился Марии. Эккехарт же говорит с улыбкой: «Собственно говоря звали его Гавриилом так же, как и Конрадом. Имя Гавриил он получил от деяния, на которое был послан, потому что Гавриил имеет значение силы. В этом рождении принимал участие Бог — и все еще принимает участие в качестве силы». При этом в самом ярком свете проявилась динамика и эккехартовой души. [Отблеском сознания Эккехарта является также Ангелус Силезиус (Angelus Silesius), но уже подвергшийся церковному процессу сентиментализации, особенно, когда он после периода «измены» вновь вернулся к единственной дарящей блаженство Церкви (1652 год). Все-таки время от времени в нем проскакивает светлая «искра», которую величайший мастер раздул до пламени. «Я знаю, что без меня Бог не сможет прожить ни секунды, пропаду я, ему придется испустить дух от нужды». «Я так же велик, как Бог, он так же ничтожен, как я: он не может быть выше меня, я не могу быть ниже его!» Эти слова возвещают о первых шагах души, с которых начал свой жизненных опыт каждый истинный и стойкий религиозный человек арийского происхождения. «Я тоже сын Божий» — делает Силезиус вывод из констатации подобия Богу и свободы души, чтобы потом подчеркнуть взаимную обусловленность: «Бога во мне так много, как и меня в нем. Я помогаю ему сохранить свою сущность, а он мне». Из центрального переживания души для Ангелуса вытекает также ничтожность нрава: «Сочинение есть сочинение, больше ничего. Мое утешение — это мое бытие / И то, что Бог во мне говорит слово вечности»: после чего он поднимается до высоты заявления о том, что весь мир — это игра, которую затевает божество». Ангелус Силезиус тоже не хочет молить н обманывать небо, а хочет его «завоевать», «атаковать» и наконец находит успокаивающий полюс в себе самом: «Кто в себе заключает честь, тот не ищет ее снаружи / Если ты ее ищешь в мире, то она у тебя еще снаружи».].
Эти аристократические признания души этого «херувимского путешественника» нарушаются теперь большим количеством незначительных, слабовольных изречении, которые кажутся тем неприятнее, чем ближе подходишь к концу. Очевидно Силезиус влюбился в язык своего более раннего времени и затем сам через двадцать лет разбавляет водой мистическое и церковной «назидательности».
Глава 3
Новая архитектоника души. — «Аристократическая душа» выше любви, смирения, сострадания, милости. — Уединение выше чем любовь. — «Быть единым с самим собой». — «Свободен от чужих идей». — Новое толкование и отклонение церковных вероучений. — Отклонение греха и раскаяния.
Но свобода эккехартовой души обусловливает другую оценку не только жизни и деятельности, но и высочайших идеалов римской Церкви, традиционной Церкви вообще, то есть всему тогдашнему и сегодняшнему общественному миру. Ибо, если признать «благородную душу» как высшую ценность, как ось, на которой собирается все, то идеи любви, покорности, милосердия, пощады и т. д. отойдут на второй и третий план. И здесь Эккехарт не боится прислушаться к голосу «искорки» и беззаботно высказать то, что подсказывает ему его душа. Ему, конечно, нет необходимости специально подчеркивать, что он мало ценит любовь, покорность, сострадание и учение о милосердии. Более того, в его проповедях мы находим прекрасные слова по поводу этих идей, но он ненавидит слащавую восторженность, вялые «прекрасные чувства», короче, всю духовную неустойчивость. Его учение о любви — это представление любви как силы, которая знает свое равенство с божественной властью, за которую она борется; любовь должна «пробиться через вещи», потому что только «ставший свободным дух поворачивает Бога к себе». Теперь следует себе представить, что значило для доминиканского приора в начале XIV века перед лицом управляющей миром нетерпимой Церкви предпринять переоценку действующих высших ценностей и даже отважиться на попытку представить скромным верующим положительную новую высшую ценность. Это не могло произойти в открытом выступлении против Рима, а только при помощи образного представления духовного опыта. Из этого опыта вытекает проповедь Эккехарта об «отрешенности души», может быть, самое лучшее вероучение сознания германской личности.
В ней Эккехарт рассматривает христианско-церковные высшие ценности: любовь, покорность, милосердие и находит, что они должны уступить по высоте, глубине и величию состоянию души, которая возвысила себя сама. Он отвергает монопольное прославление любви со стороны Павла, потому что лучшее в любви все-таки то, что она вынуждает нас любить Бога. Но теперь гораздо важнее то, что мы привлекаем Бога к себе, чем если бы мы стремились к Богу, потому что наша душа основывается на единении с Богом. Собственным жилищем Бога является единство и честность, которые основываются на отрешенности. «Поэтому Бог не может не отдать себя отрешенному сердцу». Далее имеющая следствием страдания этого мира любовь все еще относится к созданию, что уже не имеет места при отрешенности. Отрешенность уничтожает мир до основания и приближает нас таким образом к Богу. Что касается покорности, то покорная душа сгибается под созданиями, в результате чего человек снова выходит из себя. «Если даже такой выход из себя обладает некоторым превосходством, пребывание внутри представляет собой нечто более высокое». «Полная отрешенность не знает ни стремления к созданию, ни склонения, ни выпрямления, она не хочет быть ни сверху, ни снизу, она хочет лишь покоиться в себе, никому не доставляя ни любви, ни страданий. Она не стремится ни к равенству, ни к неравенству с каким-либо другим существом, она не хочет ни того, ни другого, она хочет только быть единой с самой собой.»
Нигде еще, видимо, самовластная душа не высказывалась так резко и четко, как здесь. Это необходимое ритмичное встречное уважение после признания плодотворного действия; то, что в дальнейшем Гёте превозносил как самое высокое из всех Евангелий: глубокое уважение к себе.
Милосердие по Эккехарту теперь вообще нечто иное, как выход из себя, и по тем же причинам оно не может быть оценено так же высоко, как отрешенность. Но именно потому, что и сущность Бога является
