Дэниел медленно поднял на нее глаза. О чем она говорит? Почему он перестал понимать, о чем она говорит?
— Ну да, — протянул Санти, — а меня так и подмывает спросить вас, в котором вы классе.
— В пятом, — с готовностью отозвалась Симона, — Лучше всего — в пятом.
Все, естественно, выразили на своих лицах необходимое недоумение — почему, мол, обязательно в пятом, классе.
— А меня в пятом три раза из школы выгоняли, Бесповоротно. И обратно принимали. Скучал без меня директор. Одна библейская эпопея чего стоила.
Иногда во время разговора Симона делала небольшие паузы и подносила пальцы левой руки к губам. Казалось, что она затягивается из невидимой сигареты. Но это только казалось, — Симона вообще не курила, и привычка появилась неизвестно откуда.
— Мы тогда только-только начали курс классической физики. Поначалу это всегда впечатляет — первые настоящие приборы, опыты, лабораторные… Тихие радости — погладить стрелочку от демонстрационного амперметра и сунуть палец в соленоид. А в соседнем кабинете обосновались старшие. Физическое общество «Единица на t». Это было как раз то время, когда интерес к космосу резко пошел на убыль и все кинулись решать проблему машины времени. Развлекались на этой почве и стар и млад, вплоть до трагедии в Мамбгре, после которой подобные опыты были строжайше запрещены.
Старшие были настоящими вундеркиндами, имевшими на своем счету портативный манипулятор, работавший на биотоковых командах, — краса областных выставок детского творчества. Нам его не разрешали даже трогать.
Хак что когда по школе разнесся слух, что старшим удалось создать модель машины времени, мы вынуждены были махнуть рукой на дисциплину и ночью, в одних трусах и майках, совершить беспримерный переход с балкона на балкон (на высоте, кажется, одиннадцатого этажа) и таким Образом проникнуть в запретный кабинет..
Знаменитая машина напоминала огромную этажерку, и ребята, бывшие — со мной, — звали их Поль и Феликс, кажется, — у меня совсем никудышная память на мужские имена, — так вот, Поль и Феликс бросились к этой этажерке и залезли в ее плекситовые кабинки.
И тут посыпались невероятнейшие проекты. «Хочу быть на турнире, где Генрих Второй получил в глаз!» кричал Поль. «Пустите меня на каравеллу капитана Блада!»-вопил Феликс.
«Дураки, — сказала я, — сегодня на ужин опять была овсяная каша и мармелад из морской капусты. Сытно и питательно! Так что если мы действительно попали в машину времени, то пусть она доставит нас на самый роскошный пир, — который был на Земле с момента возникновения человечества».
Не знаю, кто и что сделал, что машина приняла мою команду, но в тот же миг я почувствовала… сейчас-то я знаю, что это — попросту ощущение невесомости; а затем все кругом — сама машина, мальчишки, стены, потолок — стали прозрачными, неощутимыми, они надвинулись на меня, и я очутилась как бы внутри всех их — одновременно.
Это было не тяжело, а просто так страшно, что я уже перестала что-либо различать. Ну что вы хотите конечно, перепугалась. А потом — правда, я не знаю, как скоро наступило это «потом», - вдруг стало легко и уже, совсем темно. Я выползла из своей мышеловки. Пахло подземельем и еще чем-то благовонным, маслянистым, священным…
Симона сделала паузу и быстро, пряча глаза под невероятными своими ресницами, оглядела слушателей. Встретилась взглядом с Дэниелом, усмехнулась одними уголками глаз.
«О чем это она? — снова подумал Дэниел. — „Пахло чем-то священным…“ Но Симона органически неспособна произносить подобные фразы. Она должна была сказать: воняло машинным маслом с ванилью…»
— Темнота низко нависала надо мной, — продолжала Симона, — откуда-то доносилось приглушенное бормотанье — всего три или четыре слова, которые повторялись с небольшими паузами и сопровождались звоном чего-то тяжелого. «Молится», - прошептал над моей головой Поль, и мальчишки, производя по возможности меньше шума, плюхнулись на пол. «Нет, считает», - возразил Феликс. Гадать было нечего, мы двинулись на голос. За поворотом узкого, прохода мерцал жиденький свет. По каменному полу ползали три человека, закутанные в какие-то хламиды. И тут же, на полу, поблескивали груды каких-то деталей. Приглядевшись, мы заметили, что один из этих закутанных вытаскивает из колодца тугие мешочки, другой их взвешивает на палочке с двумя чашечками — допотопный такой прибор для сравнительного определения массы; третий же раскладывает содержимое мешочков на кучки, приговаривая какие-то слова, наверное — «мне, тебе, ему». И тут я догадалась: «Ребята, это же деньги!» Тот, что делил, вздрогнул и лег животом на свою кучу. Мы затаили дыхание. Тот полежал-полежал и снова принялся за дележ.
«На пир не похоже», - прошептал Феликс. Мы, не сговариваясь, поползли в противоположную сторону. На наше счастье в карманчике трусов у Поля оказался люминесцентный мелок, и он, как мальчик- с-пальчик, оставлял на стенах крошечные светящиеся точечки, которые позволили нам потом найти дорогу назад. Несколько витых лестниц с осклизлыми ступенями — и мы очутились в галерее, наполненной людьми. Все они были полуголыми и какими-то маслянистыми. Словно их рыбьим жиром мазали. Они бегали взад и вперед с факелами, горящими чадным багровым пламенем, и медными блюдами, которые они несли над головой. Что там лежало, мы не могли видеть, но на пол капал остро пахнувший бараний жир, и весь пол поблескивал расплывшимися тошнотворными пятнами.
Никто не обращал на нас внимания. В дымной сумятице мятущихся огней наши трусики и майки ни у кого не вызывали недоумения. Феликс, предусмотрительно захвативший с собой знаменитый биоквантовый манипулятор, шел впереди. На него налетел один из этих полуголых и, выбросив руку вперед, прокричал что-то гортанным голосом. Там, куда он показывал, виднелась покосившаяся дверь. Мы осторожно вошли в нее.
Неуклюжие колонны беспорядочно торчали по всему залу. А возле них прямо на полу полулежали люди, Тупые горбоносые рожи истекали жиром; иссиня-черные, завитые мелким бесом бороды двигались вверх-вниз с монотонностью поршневых двигателей. И какое количество еды! И вся несъедобная. Какие-то рваные куски мяса, лепешки с отпечатками чьей-то пятерни… И этот жир. Бр-р-р…
Мы присели на корточки у стены. Шагах в двадцати от нас, на возвышении, возлежал пожилой человек.
У него было откормленное, в лиловых жилочках лицо, и черные волосы, убранные мелкими белыми цветочками. Он то и дело бросал еду и хватался за сердце, отчего на белой его одежде оставались сальные пятна. «По роже видно, что предынфарктное состояние», заключил Феликс, и Поль прыснул. «Дураки, — сказала я, — его пожалеть надо. Ему бы сейчас морковную котлетку и капустный салат. А он вон как обжирается».
Мальчишки посмотрели на предынфарктного царя и тоже пожалели его. Но тут в зал ворвались полуголые девчонки лет так по десяти, и начали такое вытворять…
«Пошли отсюда, — сказал Феликс. — Какой-нибудь великий царь, а вон чем занимается. А самого внизу обкрадывают».-«Кто?» — удивился Поль. «А ты что думаешь, те трое — что, в двенадцать камушков играют? Они крадут. И делят».
«А ведь нехорошо, — сказала я. — Мы знаем — значит, вроде бы покрываем. Надо сказать этому дураку. Или написать на стенке — манипулятор есть, люминесцентный мелок — тоже».
Симона замолчала. Все слушали, как маленькие, — раскрыв рты.
— Ну, а остальное вы уже знаете, — закончила она. — Манипулятор был белый, по форме напоминал человеческую руку, и, когда он стал писать оранжевым мелком светящиеся слова: «Взвешено, сочтено, разделено», - тут-то и был с великим царем инфаркт.
Санти наклонил светлую голову к самому столу, восторженно посмотрел на Симону снизу.
— Мадам, — проникновенно проговорил он, — куда бы вы еще ни полетели — возьмите меня с собой. Готов следовать за вами в качестве оруженосца, раба, робота…
— Идет, — Симона тряхнула лохматой гривой, — идет. Только это будет пострашнее… Не боитесь?
— Нет, мадам.
— Молодец, мой мальчик. Но мы пойдем сквозь пояс чудовищной радиации… И все-таки не боитесь?.
