заметил один мирянин и, будучи побежден помыслом сребролюбия, ночью пришел в келлию старца, чтобы ограбить его, надеясь найти у него еще и другие деньги. Вор не знал, что даже то, что старец тогда получил, он тотчас же отдал господину Федору, чтобы тот купил хлеба для бедных. Помучив старца, — сдавив ему горло веревкой, — он убедился, что у него действительно нет денег, и собрался уходить. Тогда отец Тихон говорит ему вдогонку:'Бог да простит тебя, дитя мое'.
Этот злодей затем пошел к другому старцу с той же целью, однако там был схвачен полицией и сам рассказал, что был также у отца Тихона. Полицейский послал жандарма и попросил старца прийти на допрос, потому что вор должен был предстать перед судом. Старец огорчился и говорит жандарму:'Дитя мое, я простил вора от всего сердца'.
Однако тот не придал словам старца ни малейшего значения, так как выполнял приказ, и принуждал его идти вместе с ним:'Давай быстро, старец! Здесь тебе нет ни'прости', ни'благослови'!'
В конце концов начальник пожалел старца и разрешил ему вернуться из Иериссоса к себе в келлию, потому что он плакал, как малое дитя, думая, что случившееся с ним станет причиной наказания для грабителя.
Когда он вспоминал об этом случае, то не мог своим умом понять происшедшее и говорил мне:'Ох– ох–ох, дитя мое, у этих мирских другой устав! Нет у них ни'благослови', ни'Бог да простит'!'
Сам же старец всегда употреблял слово'благослови'во всех его монашеских значениях, смиренно испрашивая благословения от других, чтобы затем и самому преподать благословение с пожеланием:'Бог да благословит тебя'.
После обычного приветствия он заводил посетителей в храм, и они вместе пели'Спаси, Господи, люди Твоя…'и'Достойно есть…'Если была хорошая погода, выходили на улицу, под маслину, и он присаживался с гостями минут на пять. Затем с радостным видом вставал и говорил на ломаном греческом языке:'Я сейчас… угощение'.
Он набирал воды из цистерны и наполнял ею кружку посетителя, затем также наполнял свою жестянку (консервную банку, которую он использовал также в качестве чайничка). Потом находил какой?нибудь лукум, иногда засохший, а иногда изъеденный муравьями, который, будучи благословением отца Тихона, не вызывал никакого отвращения. Приготовив все, старец осенял себя крестным знамением, брал воду и говорил:'Сначала я, благословите!' — и ждал, пока посетитель скажет ему:'Господь да благословит тебя', — иначе же не пил воды. После этого и сам преподавал благословение. Благословение от других он считал необходимостью, причем не только от священников или монахов, но также и от мирян, молодых и старых.
После угощения он ждал, не обратятся ли к нему посетители со своими вопросами. Если же видел, что перед ним человек праздный, который пришел только для того, чтобы как?то провести свое время, говорил ему:'Дитя мое, в ад пойдут и ленивые, а не только грешные'.
Если же тот оставался и не уходил, старец оставлял его, заходил в храм и начинал молиться, и посетителю в результате приходилось уходить. Когда опять кто?нибудь хотел воспользоваться простотой старца для той или иной своей цели, отец Тихон с помощью Божественного просвещения узнавал это и говорил ему:'Дитя мое, я не знаю по–гречески. Пойди к какому?нибудь греку. Он тебя поймет хорошо'.
Конечно, он никогда не жалел сил и времени, если видел у людей духовный интерес. Устами преподавая советы, сердцем и умом он молился. Молитва его была самодейственная, сердечная. Люди, которые приближались к нему, чувствовали это, потому что уходили укрепленными. И старец благословлял их, пока они не исчезали из вида.
Однажды его посетил отец Агафангел Иверит, будучи тогда еще диаконом. Когда он уходил, на дворе стояла тьма, так как еще не рассвело. Отец Тихон предвидел опасность, которая подстерегала диакона, и в этот раз даже поднялся на ограду своей хибарки, непрестанно его благословляя. Дойдя до косогора, диакон увидел, что старец все еще его благословляет. Он пожалел его и крикнул, чтобы тот не утомлял себя и шел в свою келлию. Однако тот невозмутимо, с поднятыми руками, подобно Моисею, продолжал молиться и благословлять. Тем временем, беспечно шествуя по своему пути, диакон внезапно попал в засаду охотников, которые выжидали кабанов. Один охотник выстрелил, но молитвы старца спасли диакона от смерти, а охотника от тюрьмы. Поэтому старец всегда говорил мне:'Дитя мое, никогда не приходи ко мне ночью, потому что ночью ходят звери, а охотники выжидают их в засадах…'
Также другому монаху, который помогал ему как певчий, он говорил, чтобы тот приходил на Божественную литургию утром, с рассветом. Во время же литургии он просил его оставаться в небольшом коридоре за пределами храма и там петь'Господи, помилуй': он хотел чувствовать себя в полном одиночестве и быть свободным в молитве. Когда начиналась Херувимская песнь, отец Тихон был восхищаем благодатью на двадцать–тридцать минут, так что певец должен был много раз повторять Херувимскую до тех пор, пока не услышит его шаги на Великом Входе. Когда я после этого спрашивал его:'Что ты видишь, старче?' — он мне отвечал:'Херувимы и Серафимы славословят Бога'.
Также он говорил:'Меня через полчаса опускает мой Ангел–хранитель, и тогда я продолжаю Божественную литургию'.
Некогда его посетил отец Феоклит Дионисиат. Так как двери у отца Тихона были закрыты, а из храма доносилось умилительное пение, он не захотел беспокоить никого стуком в дверь и решил подождать, пока закончат службу, думая, что поют уже запричастный стих. Вскоре, открыв дверь, к нему вышел отец Тихон. Когда отец Феоклит вошел внутрь, то не нашел там никого. Тогда он понял, что это было ангельское пение.
Когда отец Тихон состарился и немощи все более давали себя знать, совершать Божественную литургию приходили отец Максим и отец Агафангел из Иверского монастыря, находящегося рядом. Они оставляли ему также Святые Дары, потому что он причащался каждый день. Благодаря своей благочестивой жизни он был всегда к этому готов.
Для отца Тихона почти каждый день года был пасхальным, и он всегда жил пасхальной радостью. Постоянно из его уст было слышно:'Слава Тебе, Боже, слава Тебе, Боже'. Он и всем советовал:'Будем говорить'Слава Тебе, Боже'не только тогда, когда нам хорошо, но и тогда, когда к нам приходят испытания, ибо Господь попускает их как лекарство для души'.
Старец очень скорбел о душах, страдавших от безбожной власти в России. Он говорил мне со слезами на глазах:'Дитя мое, Россия еще несет епитимью от Бога, но все переживет'.
О себе старец совсем не заботился. Он также ничего не боялся, потому что имел великий страх Божий (был как бы связан им) и благоговение. Поскольку он подвизался с великим смирением, то не подвергался также опасности духовного падения. Следовательно, как ему можно было чего?либо бояться и что могло его устрашить? Демоны ли, которые трепещут при виде смиренного человека, или смерть, о которой он постоянно думал и к которой с радостью готовился? Он даже вырыл себе могилу, чтобы она была уже готовой, а также поставил крест, который тоже сделал сам, и написал на нем, прозревая время своей кончины, следующее:'Грешный Тихон, иеромонах, 60 лет на Святой Горе. Слава Тебе, Боже'.
Всегда со'Слава Тебе, Боже'старец начинал любое дело и'Славой'заканчивал. Уже примирившись с Богом, он больше говорил'Слава Тебе, Боже', чем'Господи Иисусе Христе, помилуй мя'. Он жил, как мы видели, в Божественном горнем мире, принимая участие в небесном славословии вместе с Ангелами во время Божественной литургии.
Так как в сердце у него возгорелся пламень Божественной любви, его, как я уже говорил, не волновали суетные вещи. Келлия у него была маленькой. В ней был один столик, на котором стояли иконы, а также неугасимая лампада и кадильница. Рядом висела его схима и потертая ряса. С другой стороны стены висело Распятие, а в углу лежали три доски, служившие ему кроватью, с рваным одеялом вместо матраца. Укрывался он старым стеганым одеялом с вылезшими наружу кусками ваты, которую растаскивали мыши, чтобы устилать себе норы. Сверху так называемой подушки лежало Евангелие и книга с беседами святителя Иоанна Златоуста. Пол его келлии, хотя и был дощатым, казался оштукатуренным, потому что его никогда не подметали. Грязь, попадавшая снаружи, вместе с волосами из бороды и головы, которые падали на протяжении многих лет, образовала настоящую штукатурку.
Отец Тихон придавал значение не очищению келлии, но очищению своей души, поэтому и сподобился стать сосудом благодати Божией. Он постоянно омывал свою душу слезами и пользовался толстыми полотенцами, потому что обычных ему уже не хватало. Старец достиг высокого духовного состояния. Его душа стала очень чувствительной, но поскольку его ум постоянно пребывал в Боге, он
