учительницы на коричневом поле доски появляются все новые и новые цифры. «Опять двойку схвачу», – вздохнула Света. Она без энтузиазма открыла книжку. И тут в глазах у нее потемнело, как бывает в первые дни летней жары, когда вдруг ни с того ни с сего небо затягивает тяжелыми серыми тучами, а потом – раскат грома и ослепительной яркости молния прорезает небо. Свете показалось, что кто-то невидимый рассекал ее изнутри острыми молниями, а сердце тяжело бухало в горле. В книжке лежала записка. На клочке тетрадного листа в клетку ровным круглым почерком с небольшим наклоном в левую сторону было написано:
Внизу была подпись:
–И с этого дня покатилось и завертелось, – продолжала Тополян. – Мы гуляли по городу, осенью у нас под ногами шуршали листья, а зимой хрустел снег. Летом стайки тополиного пуха убегали из-под наших кроссовок… И все было не важно, поначалу…
– Что ты имеешь в виду? – перебила Галя.
– Ну как бы это объяснить… Мне с ним было жутко интересно. Он заботился обо мне, как старший брат, и всегда приводил домой к десяти вечера, чтобы родители не ругались. И к тому же был безумным красавцем… Хоть в кино снимай! Только представь: голубоглазый блондин, плечи – во! – Тополян широко развела руки в стороны. – Высокий, стройный… О чем еще можно мечтать?
– Не знаю, – покачала головой Галя. – Разве внешность главное?
– Просто ты еще ничего не понимаешь! – махнула рукой Света.
И Гале не понравилось, как она это сделала. Было в этом пренебрежительном жесте что-то такое, что заставило Снегиреву надолго запомнить его. Между тем Тополян продолжала:
– Ну скажи, кому нужны уроды или неполноценные люди? Их просто жалеют. Но здесь дело было в другом. Он был беден, понимаешь? Он не мог даже угостить меня кофе по выходным или подарить цветы на Восьмое марта. Я же выросла в состоятельной семье и не скрываю этого. Почему я должна стыдиться?
– Но ведь он работал, – робко вставила Галя. – Неужели и правда не мог тебя в кафе сводить ни разу?
– Да что толку! – отмахнулась Тополян. – Работать-то он работал, но, понимаешь, у него в семье такие заморочки, так все запущено… Мать, короче, пенсионерка, сестра младшая в колледже каком-то учится, живут без отца… Короче, полный абзац! Да и зарплата продавца, сама знаешь… Он потому и на работу устроился, что семью содержать нужно было. Семью, а не меня!
– Но зачем же ты с ним встречалась?! – горячо возразила Галя. – Тебе ведь сразу стало ясно, что он…
– А ты бы не начала, когда за тобой такой классный парень ухаживает?! – не дослушала ее доводов Тополян. – Да мне все девчонки завидовали!
– И что же было дальше? – спросила упавшим голосом Снегирева.
– Короче, однажды я пригласила его в гости, – с воодушевлением продолжила Света. Теперь от ее недавних слез и следа не осталось. Казалось, эта история увлекала саму Тополян больше, чем ее собеседницу. Теперь девушка говорила торопливо, будто боялась, что Галя уйдет, не дослушав ее странной исповеди. – Я и раньше его приглашала, но он не соглашался, боялся с моими родителями пересечься. Но в этот раз я заверила его, что все на работе, будут поздно, и бояться, короче, нечего. Ну, а родители, естественно, были дома. – Тополян интригующе улыбнулась и подмигнула Гале. – Я знала, что родителям он не понравится. Так и случилось. Ну и началось! Меня не отпускали гулять с ним, а папа вообще сказал, что лишит меня карманных денег, если узнает, что я продолжаю встречаться с «этим Петей». Мне было интересно разыгрывать дома влюбленность, к тому же… Хм, наверное, это глупо, но родители даже стали меня больше любить. Они исполняли все мои желания, а я все никак не могла успокоиться. Страдания были мне к лицу.
– То, что ты говоришь, – ужасно, – не выдержала Галя. – Неужели тебе нисколько не было его жаль?
– Жаль? Да ничуть, – дернула плечиком Тополян. – Да и что такого, повстречались, и хватит. Меня больше волновали проблемы в школе. Маму стали часто вызывать учителя, жаловаться на плохие отметки, а дома проблему видели, конечно, лишь в моей несчастной любви. И тогда родители решили, что самым разумным будет переехать в другой район, чтобы я вдали от своего возлюбленного как можно быстрее забыла его. Ну, я повозмущалась для вида, а потом согласилась, тем более что в старой школе мне все порядком поднадоели. И вот я здесь! – победно хихикнула Света.
Галя долго молчала, не зная, что ответить. С одной стороны, она была возмущена. Как можно было из-за своей прихоти столько дров наломать?! Но с другой… Конечно, было бы глупо начинать сейчас читать нравоучения, вставлять Тополян мозги, когда, во-первых, речь шла уже о прошлом, а во-вторых, это могло бы разрушить их едва только наметившуюся, еще даже не зародившуюся дружбу. А Гале этого совсем не хотелось.
И потом все, что рассказала Тополян, было правдой, и надо иметь мужество, чтобы решиться на такое. Вот у Гали бы так ни за что не получилось. Ни за что и никогда! К тому же Гале, несмотря на эту диковатую историю, по-прежнему нравилась Тополян. Похоже, она была веселой и совсем не глупой девочкой. Снегиреву в классе уже давно никто всерьез не воспринимал, а ей именно сейчас был нужен кто-то, с кем она могла поделиться своими переживаниями. Ведь не каждый день начинаешь писать стихи, а потом еще и находишь в Интернете единомышленников. И Галя решилась. Она очень хотела видеть в Свете друга, пусть с недостатками и склонностью к авантюрам, но все же друга. Снегирева залпом выпила свою колу, перевела дух и начала:
– То, что ты мне рассказала, – очень интересно…
– Я рада, что ты меня поняла, – улыбнулась одними уголками губ Тополян. – И чего это все в классе говорят, что ты зануда? По-моему, ты классная девчонка, думаю, мы подружимся.
– Мне бы тоже этого хотелось, – преодолевая смущение, призналась Галя. – Знаешь, раз уж ты была со мной откровенна, я бы тоже хотела тебе кое-что рассказать. Можно?
– Спрашиваешь! – обиженно хмыкнула Тополян. – Разве друзья задают такие вопросы?
В этот момент официантка Тики принесла девочкам мороженое. Со скупым удивлением она окинула взглядом нетронутую еду и вяло поинтересовалась, будут ли они есть или можно уносить? К своему великому изумлению, Галя почувствовала, что аппетит давно пропал и ей было даже неприятно смотреть на живописный салат и румяную, правда давно уже остывшую, картошку фри. И опять Тополян ответила за двоих:
– Уносите. Что-то нам есть расхотелось. А мороженое поставьте.
Разминая ложечкой густую розоватую смесь, Галя все никак не могла решиться поведать Свете обо всем, что ее так волновало. И тогда она предприняла последнюю попытку пойти на попятную:
– Тебе правда интересно?
– Ты что, хочешь со мной поссориться? – надула розовые и без того пухлые губки Тополян.
– Нет, нет! Что ты! – испугалась Галя.
– Тогда не тяни, рассказывай.
И Снегирева рассказала. Все. С того момента, как вдруг, совершенно неожиданно для себя самой написала стихотворение, какое это было необычное и захватывающее ощущение.
– Знаешь, такое странное чувство, как будто тебя кто-то в спину толкает. А ты идешь неведомо куда, и перед тобой возникают все новые образы, они быстро сменяют друг друга, а ты едва успеваешь их записывать. Как если едешь на поезде далеко-далеко, и все летит куда-то, и нет сил оторвать взгляд от мутного окна.
– Ну, про стихи я поняла… Дальше-то что было? – нетерпеливо подгоняла ее Тополян. Той явно хотелось более стремительного развития событий. А событий-то как раз и не было! И, чувствуя себя ужасно виноватой, Галя рассказала про то, как вышла в Интернете на Игрека и написала ему письмо.
– И все? – Света разочарованно округлила свои темно-серые глаза.
– Ну, в общем, да, – пробормотала Снегирева и замолчала.
Она не стала рассказывать Тополян, что сразу почувствовала в Игреке родственную душу, и, кажется, по одному только письму уже влюбилась в него, и что ей наплевать, какой он – бедный или богатый и как он выглядит. Пусть даже он будет на целую голову ее ниже, что, впрочем, вполне могло оказаться на самом деле. Ведь именно за высокий рост Снегиреву за глаза называли в классе жердью.
Нет, ничего этого не стала говорить Галина, тем более что Тополян, быстро расправившись со своим мороженым, неожиданно засобиралась домой.
– Мне еще сочинение писать надо, и английский не сделан. Но ты, если будут какие-нибудь новости про Игрека, позвони вечером, хорошо?
Галя сказала, что обязательно позвонит, хотя вовсе не была уверена ни в том, что новости будут, ни в том, что позвонит Тополян.
Домой Снегирева возвращалась в одиночестве. Света поймала машину, хотя ходьбы до того дома, в котором она теперь жила, было минут пятнадцать. В общем, одна троллейбусная остановка.
5
Этим же вечером Снегирева получила ответ от Игрека.
«Галя, здравствуй! Только вечером (около восьми) я решил проверить почту. Вот такой я болван. Иначе ответил бы на твое письмо раньше. Вот написал эти строчки, а что писать дальше, не знаю…» На этом месте сердце Снегиревой забилось тревожно и неровно: «Почему он не знает, о чем писать дальше? Значит, ему не понравилось стихотворение, и он боится меня расстроить и обидеть». Но все же, поборов себя, она продолжила чтение:
«Ты, конечно, понимаешь, что я получаю много писем, и почти в каждом из них стихи или рассказы. Больше всего я боюсь сейчас, что ты решишь, что я будто бы хочу тебя успокоить. Поверь, это совершенно не так. У меня нет, понимаешь, нет повода, успокаивать тебя…
Начну с главного, со стихов. И опять пишу это и боюсь, что ты подумаешь, что… Словом, думай как хочешь, но стихотворение твое мне очень понравилось…»
Дойдя до этой строчки, Галя вдруг почувствовала, как на нее свалилось такое облегчение, такая радостная тяжесть, что слезы сами собой брызнули из ее глаз. Да, да, именно так. И не думайте, что в словах «тяжесть» и «облегчение» заключено противоречие. Нет, оно, конечно, может быть, и заключено в них, только вся наша жизнь состоит из противоречий. И чувства, которые, казалось бы, несовместимы, вполне нормально существуют вместе и даже дополняют друг друга. И друг без друга порой и не могут вовсе.
«Стихотворение ему понравилось! Понравилось!» – как заклинание повторяла про себя Снегирева, размазывая по щекам слезы и вытирая глаза. Она не
