— Джек-то, говорю, в три раза меньше! А Супоросов мне на это: что ж вы, сморчки, вовремя не выросли? Ах, думаю, вырасти? Ну это мы сейчас тебе устроим! Вот тут и устроил Джек Султану выволочку! Как тот, бедняга, не спятил от неожиданности? На трех лапах ускакал. А Гертруд в столбняк впал, рот разинул. Так кто же тут, граждане, виноват — мы с Джеком или Супоросов с Султаном?
— Значит, надо понимать, что вы, Селецкий, утверждаете, что… это… уменьшили собаку Супоросова? Что это было в действительности? Натурально происходило? — морщась, как от дыма, спросил Степан Гаврилович.
— Да нет же! — замотал головой хоккеист Хохлин. Джека он увеличил. Да, Валера?
— Вы что же, граждане, бредите? — Поворотясь к Хохлину, председатель шмякнул ладонью по столу: — Неужто вы всерьез?
— Всерьез! Именно всерьез! — восторженно вскочила в своем ряду Дина, милиционерова журналистка. Это же чистейшая парапсихология. Это, это… — Она упала на стул, задохнувшись от избытка чувств.
— Всерьез не всерьез, а признание-то протоколировать положено. Или это не предусмотрено в вашем «Положении»? — зазвучал мрачный баритон Супоросова. Это мне не здесь, это мне потом в другом месте пригодится. Было же признание, так что же вы?
— А в чем я признался? — спросил Селецкий и на миг задумался. — Признаю, что был свидетелем собачьей драки при науськивании Супоросова. Правда, я подумал тогда: поменяться бы им ростом — Джеку с супоросовским чемпионом…
— Вот око! Вот он — телекинез! — закричала, хлопая в ладоши, журналистка. — Бог с ним, с Супоросовым! Какая мелочь! Супоросов — только точка приложения уникального явления! Продолжайте, Валера, умоляю!
— Сами вы мелочь! — крикнула Дине красавица Супоросова. — А еще к нам приходила, сочувствовала! Еще «Камю» пила!
Злорадный хохот взметнулся в зале и вновь сменился напряженной тишиной. Селецкий продолжал:
— Вот что касается собаки. Теперь относительно машины и гаража, главное — гаража. Ведь это же факт, дорогие жильцы, — возгласил он почти патетически, факт, что Гертрудов гараж въехал на детскую площадку! Стоит он там? Стоит как миленький! Это ж надо, — вдруг, как новости, изумился Селецкий, — инвалидные гаражи и те за углом, на пустыре, а супоросовский — прямо под окнами его! Стоит по спецразрешению. Гертруд Сертификатович. У таких всегда ведь спецразрешения, спецобслуживание, спецкормежка. Везде у них лапы, везде нужные люди, и все у них по закону, и мер борьбы с ними вроде бы и нет, бесполезно вроде бы и рыпаться. — Селецкий вздохнул, и в зале завздыхали и головами закивали, и старушка Крупнова кивнула с умудренной скорбной улыбкой.
— Давай, давай, — грозным баритоном поощрил оратора Супоросов. — Припомним и это! Слышали? Коли он на суде так о наших законах вещает, так чего я от него в одиночку наслушался?
— Вот я и подумал, — продолжал Селецкий, — раз стоит гараж на спецместе, надо спецмеры принимать. А главное, первое июня — Международный день защиты детей. Ну вот и принял я спецмеры — тут до него и дошло…
— Валерий Александрович, — ломким голосом проговорила старушка Крупнова, — все это так, все это справедливо, но, умоляю, не нужно нас разыгрывать! Ведь вы же нас разыгрываете, дорогой? Не будете же вы всерьез утверждать, что в самом деле уменьшили этот проклятый гараж?
— А вы против уменьшения? — улыбнувшись, спросил Селецкий.
— Ах, — сказала старушка, — у меня кружится голова… Мне нехорошо, Степан Гаврилович… — Она потерянно улыбнулась и принялась рыться в портфельчике, ища какие-то лекарства.
— Вы протокол ведите, а не таблетки глотайте — грубо крикнул Супоросов, опасаясь, что признание врага не будет отражено в протоколе. — Ведите протокол или другому поручите! У-у-у богадельня!
— Сейчас мы перерыв объявим, Ксения Карповна, успокаивающе сказал старушке председатель, в то время как Хохлин, плеснув из графина, подал ей стакан. Тут еще разбираться и разбираться. Надо прерваться, товарищи, хоть на четверть часа, — обратился он к публике.
— Да погодите вы с вашим перерывом! — взъярился Гертруд. — Вы слышали, что он признался? Я требую занесения в протокол признания Селецкого! Он у меня в другом месте повертится!
Севший уже Селецкий поднялся, слегка побледнев.
— Да, пожалуй, вы правы. Ваши связи, Гертруд, все перетрут… Так вот, для протокола и к сведению присутствующих: никаких действий в отношении имущества гражданина Супоросова Г. Р. я не совершал, а увеличение или уменьшение предметов каким-то там способом считаю физически невозможным. Всякие фантастические показания свидетелей считаю плодом галлюцинаций, как правильно предположил товарищ Волков, милиционер. Ни в какой телекинез я не верю и вам не советую. Все!
— Четко, — одобрил хоккеист Хохлин. — Обычная кляуза и никакой фантастики. Правильно, Валера.
— Ну, перерыв? — спросил председатель товарищеского суда своих коллег, с несказанным облегчением выслушав заявление Валерия Селецкого. — Минут пятнадцать-двадцать? Объявляется перерыв! — объявил он всем. — Товарищи мужчины, курить только на лестнице и поаккуратней.
Публика, однако, совсем не спешила покинуть красный уголок. Никто тут не хотел смириться с категорическим заявлением Селецкого, справедливо считая его вынужденной мерой со стороны необыкновенного жильца. Зал волновался и гудел, полагая, что главное еще впереди.
Нахмуренный Селецкий двинулся к двери в полном одиночестве.
— Валера! — крикнула ему вдогонку журналистка. — Валера, умоляю! Ведь вас просто вынудили, правда? Ведь вы на самом деле можете? Умоляю!
Даже не оглянувшись на нее, Селецкий вышел за дверь.
— Его вынудили! — в отчаянии крикнула Дина. — Но все-таки это был телекинез! Его запугал этот хапуга Супоросов!
— Аа-а-уу! — неожиданно и страшно зарыдала в голос Супоросова, припав к мужниному плечу. — У- уу! Что ж это, боже мой! Все на нас, все! Мерзавец! Хулиган! И управы на него не найти! Уу-у!..
— Не найти? — зарычал муж. — Не найти, говоришь? — Он оттолкнул рыдающую супругу, вскочил — громадный и яростный. — Не найти, говоришь? А вот я его сам! Сам я его, сморчка поганого! Сам я его! Сам!
Выкрикивая это, Супоросов огромными шагами сокращал расстояние до двери, мимо рядов, в мертвой тишине потрясенного зала. И плач жены оборвался, как обрезанный.
— Минутку! — крикнул в спину Супоросова опомнившийся первым лейтенант Волков и стал торопливо выбираться из своего ряда. — Стоять, гражданин Супоросов!
Куда там! Яростный пинок в дверь, и Гертруд Супоросов выскочил из красного уголка. С опозданием выскочил из помещения и Юрий Волков. Но, как мгновенно подумалось всем, супоросовская фора была велика и вполне позволяла тому совершить расправу над Валерием Селецким до вмешательства милиционера.
— Кто-нибудь! — отчаянно крикнула старушка Крупнова, хватаясь за сердце. — Помогите! Ведь он же его…
Поздно, поздно! Даже Юрию Волкову, тренированному милиционеру, поздно! Оставалось только слушать.
Мертвая тишина рухнула на зал. Председатель Степан Гаврилович подался вперед за своим столом, весь багровый и набыченный, упер кулаки в столешницу. Вскочивший было Хохлин замер в трудной позе, вытянув шею. Все головы были повернуты к двери, за которой, как знали все, был коридор, кончавшийся лестницей. На лестнице сейчас курил ничего не подозревающий Валера, а по коридору, с жаждой свершить свой суд и свою расправу, стремительно шагал разъяренный, неуправляемый уже Гертруд Супоросов. Люди, сидя в мертвой тишине, прислушивались к тому, что происходило за стеной. Вот оборвались тяжкие шаги — Супоросов достиг врага. Предостерегающий вскрик лейтенанта. Рычание Супоросова. Голос Селецкого. Рычание. Вскрик! Вскрик Юрия Волкова. Еще чей-то вскрик, и еще. А затем — плач, испуганный, жалобный, какой-то детский…
В грохоте сдвигаемых и роняемых стульев публика вскочила на ноги, в едином порыве негодования
