Жанна, Жанна, ты же ученый-физик, мастер эксперимента, как же ты не понимаешь, что мы вызвали к жизни злого джинна и не будет нам спокойствия, пока не справимся с ним?
— Ты прав, эксперименты надо закончить, — сказала она, когда я высказался. — Постараюсь скрыть от Роя их суть, если он ими заинтересуется.
— Он ими заинтересуется, Жанна!
Она ушла. Я смотрел, как она перепрыгивала через маленькие лужи, — оставшиеся от недавнего потопа, обходила большие. Она ни разу не оглянулась. У нее странная походка — упругая, стремительная, она, подпрыгивая, как бы взлетает. Сколько раз я украдкой любовался, как она ходит! У меня было скверно на душе.
Я убедил ее, но не назвал реальных опасностей. Я не смел говорить о них. Их надо было предотвратить, а не расписывать грядущие ужасы. Я подошел к регистратору. Прибор писал нормальную кривую психополя Жанны. Прогноз Антона Чиршке не подтверждался. У меня было время разработать противодействие.
Теперь я ждал Роя Васильева.
Рой задерживался на Латоне. Вероятно, у него были и другие задания, кроме расследования взрыва сгущенной воды. Два планетолета с Латоны прибыли с грузами для Биостанции. Для Энергостанции и Института Времени не поступало ничего. Энергетики нервничали, Чарли радовался: его сообщение в Академию наук, переданное по сверхсветовому ротоновому каналу, видимо, произвело впечатление — до установления причин взрыва воды энергетики будут ориентироваться на ядерные генераторы, хотя они менее эффективны.
— Придется и нам сократить опыты с атомным временем, иначе говоря — временно ограничиться безвременьем, — острил Чарли. — Это, естественно, плохо — мы ведь основной потребитель энергии на Урании. Зато другое хорошо — на Земле отдают себе отчет в серьезности аварии. Предвижу полезное дополнительное внимание к Институту Времени.
Особое внимание к нам было как раз тем, чего я хотел бы избежать. Но после катастрофы об этом не приходилось и мечтать. Я улыбался и отмалчивался. Работа шла плохо. Я еще не знал, что наша программа экспериментов в принципе порочна и не может дать того, на что мы с Жанной надеялись, — не говорю уже о том, на что надеялся я.
Однажды утром меня вызвал Чарли.
— Эдик, выметывай свои бренные кости наружу, почти весело сказал он. — Идем встречать гостей с Земли. Нет, — поспешно добавил он, — вижу по твоим губам, что собираешься послать меня к черту. К черту я не пойду. Жду тебя у выхода через пять минут.
Среди особенностей Чарлза Гриценко имеется и точность. Он гордится, что все у него «минута в минуту».
Он говорит о себе: «Я повелитель времени, ибо рабски ему покоряюсь. Я командую им в соответствии с его законами». Между прочим, его успехи в экспериментировании с атомным временем неотделимы от уважения к законам самого времени — одно из возражений, которые я выдвигал против иных увлечений Павла.
Я вышел из лаборатории на исходе последней из дарованных мне пяти минут, и мы зашагали с Чарли в космопорт.
Вероятно, это был первый ясный день после катастрофы. На планету вернулся полный дневной свет. Мардека светила ярко, было тепло, воздух, еще недавно мутный, стал до того прозрачным, что вдали виднелись башни космопорта, а это все-таки около двадцати километров.
— Авиетки я не вызывал, сядем в аэробус, — сказал Чарли.
До отправления рейсового аэробуса было минут десять, мы присели на скамью. С холма открывался простор всхолмленной, зеленой, цветущей равнины. Если бы я не знал, что нахожусь невообразимо далеко от Земли, на еще недавно мертвой планетке, приспособленной для экспериментов, недопустимых в окрестностях Солнца, я чувствовал бы себя как на Земле. Впрочем, это и было «как на Земле», строители Урании постарались создать на ней главные земные удобства: мы восхищались нашей планетой, как великим достижением астроинженеров и космостроителей.
— Понимаю, ты тревожишься, — сказал Чарли, мое молчание и сейчас подействовало на него «информативно». — И хорошо, что тревожишься. Тревога — рациональная реакция на опасности. Один древний бизнесмен телеграфировал жене: «Тревожься. Подробности письмом». Но тревога не должна превращаться в панику.
Эксперименты с временем Рой бессилен запретить.
— Смотря какие эксперименты, — пробормотал я.
— Любые! Мы работаем по плану Академии наук. И только Академия правомочна внести изменения в свои планы. Маловероятно, чтобы этот землянин, неплохой космофизик, но никакой не хронист, взял на себя ответственность за направление хроноисследований. Думаю, в проблемах атомного времени Рой Васильев разбирается не больше, чем воробей в интегральном исчислении.
Чарли хотел меня успокоить, но я предпочел бы, чтобы Рой был полузнайкой, а не профаном в атомном времени. Полузнайка — так я считал — будет углублять уже имеющиеся малые сведения, то есть продолжать традиционную дорогу. Но профану все пути равноценны, он способен зашагать и по тем, что полузнайке покажутся невероятными, а среди невероятных попадется и наша с Павлом исследовательская тропка.
— Ты не согласен? — поинтересовался Чарли.
— Согласен, — сказал я и промолчал до космопорта.
В космопорту собралась вся научная элита Урании.
Каждый начальник лаборатории считал своей почетной привилегией присутствовать на встрече знаменитого землянина. Впереди собрались энергетики — это я еще мог понять: катастрофа на энергоскладе затрагивала прежде всего их. Но зачем позвали биологов — было непонятно. Я так и сказал Антону Чиршке, возбужденно вышагивавшему в сторонке от толпы. Он закричал, словно в парадной встрече был повинен я:
— А я? Для чего тут я, объясни?
Антон сердито пнул ногой берерозку — хилое белоствольное деревцо с листьями березки и цветами, похожими на пионы. Берерозка закачалась, осыпая ярко-красные лепестки. Это немного успокоило Повелителя Демонов. Я подошел к Жанне, она разговаривала с Чарли. Бледная, очень печальная, очень красивая, она так невнимательно отвечала на его остроты, что я бы на его месте обиделся. Но тонкости ощущений не для Чарлиона ведь что-то говорила, большего ему и не требовалось. Чарли отозвали к энергетикам, и Жанна сказала мне:
— Мне трудно, Эдуард, но я креплюсь. Не тревожься за меня. Что нового принесли вчерашние эксперименты?
Так она спрашивала каждое утро: вызывала по стереофону и задавала один и тот же вопрос. И я отвечал одним и тем же разъяснением: нового пока нет, идет накопление данных. Она грустно улыбнулась, выслушав стандартный ответ, и пожалела меня:
— Ты плохо выглядишь, Эдуард. Не буду отговаривать тебя от круглосуточных дежурств у трансформатора атомного времени — ты не послушаешься. И не посылаю к медикам — ты к ним не пойдешь. Но иногда думай и о себе.
— Я часто думаю о себе, — заверил я бодро.
Так мы перебрасывались малозначащими для посторонних фразами, с болью ощущая сокровенное значение каждого слова. А потом на площадку опустился планетолет с Латоны и вышел Рой Васильев. Он прошагал сквозь расступившуюся толпу, пожал с полсотни рук — мою тоже, — столько же раз повторил:
«Здравствуйте!» — приветствие прозвучало почти приказом: «Смотрите, будьте у меня здоровыми!» Мне в ту минуту почудилось, что я так странно воспринял его приветствие только из-за разговора с Жанной о здоровье, а реально оно означало обычное приветствие. Лишь впоследствии я понял: у этого человека, астрофизика и космолога Роя Васильева, не существует обыденности выражений и притупленной привычности слов, он говорит их почти в первозначном их осмыслении, и даже такое отполированное до
