беззначности словечко, как «спасибо», меньше всего надо воспринимать как простую признательность — дикарское, полуиспуганное, полумолящее «спаси бог!» куда точней! В наших последующих встречах эта особенность Роя сыграла немалую роль, но в тот день знакомства я и помыслить не мог, как вскоре понадобится вдумываться во многосмысленность, казалось бы, вполне однозначных слов.
В аэробусе Рой Васильев уселся на переднем кресле, у коробки автозодителя, лицом к пассажирам. То один, то другой обращались к нему с вопросами, он отвечал неторопливо и обстоятельно — не быстрыми репликами, обычными на Урании, а сложно выстроенными соображениями: в каждую фразу вкручивалось с пяток придаточных предложений, уводящих то вправо, то влево, то вперед, то назад от главного смысла. Я украдкой запечатлел на пленке один из вычурных ответов о цели его командировки на Уранию и ограничился этим: ничего важного он сегодня сказать не мог, важное начнется, когда он ознакомится с Уранией. Я молча разглядывал посланца с Земли. Смотреть на что — было.
Он был высок, этот Рой Васильев, почти на голову выше любого из нас. Правда, как-то получилось, что на Уранию уезжали люди среднего роста и малыши, ни один из земных исполинов сюда не выпрашивал командировок. На Земле Рой ростом никого бы не поразил, но здесь выделялся. Худой, широкоплечий, длинноногий, он плохо умещался на низком кресле и то вытягивал вперед ноги, то, поджимая их, высоко поднимал колени.
Лицо его тоже было не из стандартных — большая голова, широкий, мощной плитою, лоб, нос из породы тех, какие называют рулями, толстогубый рот и сравнительно маленькие, голубые, холодные, проницательные глаза. Рой методично обводил взглядом всех в аэробусе, ни на ком — до меня — не задерживался, в глазах светилось пристойное равнодушие. Так было, повторяю, пока он не бросил взгляд на меня. То, что тогда совершилось, и сейчас мне видится удивительным. Глаза его вдруг вспыхнули и округлились. Он словно бы чему-то безмерно удивился. Он не знал, кто я такой, никто при знакомстве не называл своей должности. И подозревать, что именно я имею какое-то особое отношение к трагедии, он, естественно, не мог. А он впился глазами в мое лицо, как бы открыв в нем что-то важное. Многие заметили, как странно он рассматривал меня, а сам я, возвратившись в лабораторию, долго стоял у зеркала, стараясь понять, чем поразил его: лицо как лицо, некрасивое, немного глуповатое, кривоносое, узкоскулое, со скошенным подбородком, в общем, по снисходительной оценке Чарли, лицо из тех, что восхищения не вызывают, но и кирпича не требуют.
Мы подлетели к гостинице, и Рой объявил свою программу: сперва он детально ознакомится с Уранией, его давно интересует эта планета; потом он побывает на Энергостанции, на Биостанции и в Институте Экспериментального Атомного Времени. Дальнейшее выяснится в дальнейшем.
Мы возвращались к себе вчетвером — Жанна, Антон, Чарли и я. Повелитель Демонов кипел, Чарли иронизировал, Жанна изредка подавала реплики, я молчал, старательно молчал — так потом определил Чарли.
— Нет, зачем нас заставили терять драгоценное время на пустые встречи и никчемные разговоры? — негодовал Антон. — Ну, прилетел кто-то, ну, проехал в гостиницу, ну, что-то маловразумительное пробормотал, а я при чем? Вызовут на объяснение — пойду объясняться.
Каждый будет говорить в меру своего понимания. А пока не тревожьте попусту!
От досады он вдруг остановился и топнул ногой. Чарли потянул его за руку:
— Не теряй свое драгоценное время еще и на остановки. Ты ошибаешься в главном. Каждый будет говорить в меру своего непонимания. Наука состоит из интеллектуальных приключений. Приключения науки классифицируются как загадочные, важные и пустячные. Считай, что сегодняшняя экскурсия относится к приключениям пустячным. Для тебя заполненное время — некое божество, которому все подчиняется. Но каждый бог имеет своего черта, а черти вздорны и непоследовательны. Я читал это в древних курсах демонологии.
Антон опять остановился. Он любил замирать на месте, когда в голову являлись интересные мысли. Но сейчас он только закричал:
— Надоели твои парадоксы! Ты способен перевести свои туманные изречения на человеческий язык?
— Способен. Перевод будет такой. Рой Васильев ровно на порядок умней тебя, хотя по габаритам — всего лишь средней руки медведь. Ты требуешь примитива, тебе немедленно подавай отполированные формулировки. А Рой разговаривает полуфабрикатами, он лишь намечает силуэты мыслей, а не вырисовывает каждый завиток. Он и допрашивать будет так — с подтекстом, многозначительно, а не однозначно.
— Допросы с подтекстом? Очередная острота, Чарли?
— Очередное точное постижение действительности.
Ожидаю неожиданности. И делаю из этого важные выводы.
— Выводы? — Антон изобразил удивление. — Что-то новое! До сих пор ты не выбирался из сферы доводов, предоставляя другим делать выводы. Твоя стихия — о каждой простенькой вещи высказывать десять разных мнений, а какое именно верно, ты не успеваешь установить.
— На этот раз я отступлю от своего обыкновения. Я прослушал вступительный словесный взнос Роя Васильева в общую сумятицу суждений о взрыве и наметил дорогу, по которой нам всем шагать.
— Объясни в двух словах.
— Двух слов не хватит. Дай сто.
— Даю сто, но ни одного слова больше.
В сто слов Чарли уложился. Он гнул все ту же линию. Ему не понравилась туманность первых высказываний Роя. Он, Чарлз Гриценко, и раньше предупреждал, что когда Рой познакомится с гипотезой Чарли, мнение, будто виноваты работники Института Времени, превратится в убеждение. Он замахнется на исследования по трансформации атомного времени. Так вот — не поддаваться! В пустяках уступить, ничем серьезным не поступаться.
— Ты уже говорил мне об этом, — напомнил я.
— Тебе — да, Жанне и Антону — нет. Нас будут допрашивать поодиночке. Пусть каждый после встречи с Роем информирует остальных о том, как он слушал, как глядел, с какими интонациями говорил…
— Вопросы, опросы, расспросы, допросы!.. — повторила Жанна то, что уже не раз говорила мне. — Как это, противно! Ну скажи, пожалуйста, какое значение могут иметь интонации голоса Роя?
— Первостепенное, Жанна. Эдик, ты что-то записывал в аэробусе, включи-ка!
Я вынул карманный магнитофон. Антон опять остановился. Мы стоя выслушали длинную фразу, записанную, правда, не с самого начала: «…а потому необходимо, учитывая заинтересованность Земли в благополучии Урании и ответственность каждого, поскольку мои особые задания не выходят за эту границу, а сам я чрезвычайно в этом заинтересован и могу вас заверить, что только в этом направлении и буду действовать, и стало быть, картина задачи выясняется, как картина дальнейшей безопасности, хотя неизбежны всяческие отклонения, то именно это и подчеркнуть, а после разработать окончательные условия, отдавая себе отчет, что и Земля, и Урания тут одинаково согласны».
— Абракадабра какая-то! — рассердился Антон.
— По-моему, все понятно, только длинно и витиевато, — возразил Чарли. — Принимайте высказывания Роя, как некогда спартанцы восприняли двухчасовую речь афинских послов, просивших о мире.
— Никогда об этом не слыхал!
— Тогда послушай. Спарта хотела продолжать удачную для нее войну. И спартанцы сказали, что ничего не могут ответить на речь афинских послов, ибо не поняли ее конца, а не поняли конца, потому что забыли начало.
— Остряки. Но какое это имеет отношение к Рою?
— Умницы, а не остряки. Рой Васильев совместил в себе афинянина со спартанцем: говорил многословно, как афинянин, а в целом все прозвучало по-спартански: идите, друзья, пока что подальше, а придет время — получите разъяснения поточней.
— Мне пора к себе, — сказала Жанна и ушла от нас.
Мы заговорили о ней. Антон снова сказал, что Жанна оправляется от потрясения. Разве она не засмеялась, когда Чарли заговорил о допросах с подтекстом? Если после гибели Павла было опасение за ее
