Фестиваль проходил в огромном обветшавшем зале довоенной постройки, и первое, что обратило внимание при входе — это буквально сбивающий с ног запах анаши, которую покуривали сидящие на полу и на трибунах зрители.
Наше участие было запланировано на третий день; и два первых дня мы знакомились с искрометным искусством других участников из Канады, США, Бельгии и т. д.
Выходит на сцену человек с собакой и 20 минут 'альтернативно' молчит или двое молодых людей из Бельгии бродят по сцене, заваленной обоями, постукивают в барабан и раздеваются до пояса снизу.
Может быть все это интересно и здорово, но уж больно непонятно, и мы, воспитанные на Кобзоне и Тухманове, несколько приуныли — что же показать?
Кутиков со свойственной ему прямотой требовал бросить жребий, кому показать полякам голую задницу, чтобы утереть нос всяким там зарвавшимся бельгийцам и канадцам, но благоразумный Андрей предложил ограничиться песнями.
И что самое интересное: зрители, измученные двухдневным шуршанием и молчанием, благосклонно выслушали 'старый, добрый поворот', так что особенно шуршать и не пришлось.
На протяжении уже нескольких лет, как призрак мечты в тумане будущего, всплывала поездка в Америку.
Но, как и Ясону, для того чтобы добыть золотое руно, так и 'Машине' для поездки в Штаты, по мнению начальства, нужно было совершить несколько подвигов.
Одним из этих подвигов была очень тяжелая поездка по Болгарии, а так как уже давно над группой дамокловым мечом висели гастроли в Афганистане, то мы и этому были роды.
Ничего особенно страшного в 'Афганистане' не было, но очень не хотелось исполнять роль колхозной бригады.
Одни знакомые артисты, побывавшие том, рассказывали, что их привезли в поле при полном отсутствии электроэнергии и потребовали срочно 'ставить концерт', а на робкие возражения, что гитары-то электрические, полковник (наверное, родной брат Рэкса) приказал сыграть 'как-нибудь так'.
Концерт им, конечно, пришлось отложить, но если бы мы попали в такую ситуацию, как-нибудь бы выкрутились. В крайнем случае Директор бы сляпал из подручных средств небольшую электростанцию.
В свое время моя двоюродная сестра, с которой мы вместе росли, вышла замуж за своего сокурсника по Ленинградскому политехническому институту — болгарина. И хотя, как известно, курица — не птица и т. д., у ее отца, морского офицера, были большие неприятности по службе.
С сестрой мы переписывались, и я узнавал о всяких подорожаниях и изменениях в нашей стране примерно за шесть месяцев до фактических событий, т. к. варианты сначала испытывались на Болгарии.
Самым популярным болгарским анекдотом того времени был такой: Тодор Живков на вопрос о том, зачем он в жаркую, солнечную погоду взял с собой зонт, ответил: 'В Москве обещали дожди'.
Болгарский маршрут был составлен настолько плотно, что свободное время отсутствовало начисто. За 14 дней — 13 городов. Но самое главное — мы везли с собой всю нашу многотонную аппаратуру, и, как всегда, из-за обычной экономии наша техническая группа, обслуживающая 'аппарат', поехать не смогла.
Первые дни по старой 'андеграундовой' привычке мы все набрасывались на погрузку-разгрузку, но очень скоро выяснилось, что у музыкантов после тяжестей дрожат руки и, конечно, пришлось их освободить.
В очередной роз пример трудового героизма показал Директор, который наплевал на московские связи, и, закатав стодолларовые брюки, с песнями ворочал двухсоткилограммовые колонки. Уже в Москве, похлопывая себя чуть выше ремня, он поделился, что похудел на 8 кг (я думаю, на два).
Я тоже быстро втянулся, что говорит о хорошей приспособляемости человека, и развлекал потом друзей тем, что разгибал подковы и рвал в клочья металлические рубли.
Распорядок дня был примерно такой:
9.00 — подъем и выезд в следующий город (200–400 км).
С 14 до 18 часов — разгрузка, распаковка, установка и настройка аппаратуры и инструментов.
С 18 до 21 (плюс-минус час) — концерт.
Далее — разборка, упаковка и погрузка.
Около полуночи — освежающий сон в местной гостинице.
В Болгарии 'Машина' была уже довольно известна, некоторые песни стали шлягерами, и на первом концерте в Софии был переаншлаг.
Почти все концертные площадки были открытыми, а надо сказать, что я, лично, страшно не люблю работать на открытом воздухе, во-первых, потому, что постоянно не хватает мощности, чтобы хорошо озвучить большое пространство, а во-вторых, потому, что у нас с природой сложилась недобрая традиция — почти всегда идет дождь.
Вот и в Софии разверзлись хляби небесные, и на 4-ой песне мы, а в основном аппаратура, получили по полной программе: вечером из одного синтезатора вылили несколько литров воды, и он вышел из строя до конца гастролей. Надо было бы воспользоваться 'опытом' Живкова и узнать заранее, какова погода в Москве.
Я прикрыл пульт крышкой и собственным телом и со стороны, наверное, был похож на один из фонтанов Петергофа, а когда сидящий рядом болгарский телевизионщик замерил небольшим прибором напряжение на корпусе пульта (220 вольт), стало совсем весело. Телевизионщик в своем дружеском расположении пошел еще дальше и рассказал забавную историю о том, как год назад на этой же площадке во время дождя выступала югославская группа и у них погиб звукорежиссер.
Подождав около полутора часов, концерт мы все-таки доиграли на следующий день в закрытом золе. Я вспоминаю об этом в общем-то рядовом случае только потому, что такого вселенского потопа не было ни до ни после болгарского концерта, и еще потому, что до конца поездки мне пришлось изображать тот самый перегоревший синтезатор, то есть звукоподражать из-за пульта в микрофончик: то шуметь прибоем, то петь птичками или налетать на зрителей порывами свежего летнего ветерка.
Не опираюсь на точную хронологию, так как, например, в Германии 'Машина' была шесть раз, вернее, семь (если считать двухдневную пароход-ную стоянку в гор. Любеке), поэтому собираю самые яркие впечатления. Итак, Германия. Точнее, тогда еще ГДР.
Ехали мы туда на поезде.
Насколько сильно 'типично польский пейзаж' отличается от нашего, настолько 'типично немецкий' — от польского. Неумолимо сказывается близость западной культуры.
Хочется писать банальности типа: 'чистые, опрятные домики, ухоженные садики' и т. д., но что поделаешь, если действительно опрятные и ухоженные.
Германия была первой страной, где мы с размаху налетели на языковой барьер. И в Польше, и в Болгарии все хорошо понимали русский, и проблемы практически отсутствовали. Здесь же было очень трудно.
Вообще знакомство с иностранными языками обычно начинается в школе со стихов про мышку и с вранья про какую-то девочку, у которой 'мама — доктор, а папа — рабочий', и у большинства, к сожалению, этим же и заканчивается, если, конечно, человек потом напрямую с языком дела не имеет.
Мои товарищи, да и я сам, учили в школе английский и заслушивались песнями 'Битлз' и 'Рол-линг Стоунз', а они, как известно, если и исполняли что-нибудь на языке Штирлица и Мюллера, то очень мало.
Так что мы были в основном англоговорящими, а как мучительно хотелось грохнуть в каком-нибудь баре кружкой о стойку и на безукоризненном 'хох дойч' потребовать 'повторить' или на худой конец толково объяснить заезжему провинциалу, как пройти к рейхстагу.
Мои познания в немецком ограничивались детскими воспоминаниями об игре в войну — 'Хальт, хенде хох' — и одним небольшим фильмом про любовь, впоследствии обычно называемым порнухой. Там
