Вчера последняя лекция — «Еврейство» в классе английском: вместе промышляли; а в русском — Федорова давал и раскрыл книгу Светланы — и умилил их нашей семьей. Расставались со светлой печалью. Я им оставил адрес московский. Они хотят проводить меня — вечер устроить. Я сказал, что полюбил их: они мне — как дети.
Лечу на 5 дней: из Вашингтона еще к Бобу в Иллинойс.
Француженка-таксист
По дороге на самолет — с женщиной-таксистом разговор. Она — Линда, из французской Канады, ругает Америку:
— Вы не видите, сколько у нас бездомных, умирают от голода. А государство платит фермерам.
— Но, может, в вашей системе этот страх надо держать — как импульс, кнут большинству: работать, совершенствоваться в профессии, чтоб не оказаться на их месте. А у нас свой кнут: идеология, лагеря…
— Здесь живут лишь с 25 по 55. Потом — в мусор: со старыми не считаются. С 21 до 25 молодой человек может пить в компаниях. Потом уже работает и не пьет — на людях, а дома. До 25 и после 55 — «ты ничего не понимаешь!»
— А что же за жизнь с 25 до 55? Ведь только работа. Как наслаждаются?
— Не наслаждаются, а развлекаются: футбол смотрят по ТВ — под пиво. Другие — с вином. Или в карты с женой и друзьями.
— А для любви, любовных приключений — нет времени?
— Все расчетливо — так и женятся. Не знают любви, общения. Я выросла во французской семье в Канаде, в дом приходил story-teller, рассказчик. И все присоединялись: рассказывали и о предках, вспоминали, все знали много. Весело.
— Конечно: ведь разговор — это же радость душевного общения, тоже любовь!..
— Я и не рада, что купила «ящик» — ТВ. Предпочитаю радио, музыку.
— А я заметил, что тут любовь плохо знают: нет атмосферы ценения ее, как во Франции. За любовные истории принимают, когда муж убьет жену из ревности. Но ведь это он не от любви, а от злости, что собственность вышла из-под контроля.
— Да: не люблю, а — убью!
В Вашингтоне
13.12.91. И уже из Вашингтона отлетаю. В душе и башке — коллапс всяческого. Главное — духота их помещений в офисах. Как живут? Выбегают в шортах и кедах подышать по МОЛЛу — зеленой прогалине в центре города. «Педестриан» — пешеход- гонимое существо. (Около Кеннеди-центра переходил трассы — и там угрозы пешеходам.) В центре-то он — почтенен.
И галереи искусства и музеи — бесплатны: «Искусство принадлежит народу», — шутил Фрумкин из «Голоса Америки».
Однако с деньгами я накрылся. А разогнался — на такси гонять. Оказывается, ничего не заплатят за лекцию — и даже в некотором минусе я. Ну ладно. Сутки в гостинице за их счет — 100 долларов = 20 тыс. руб. по-советски.
Что-то получаю отвращение к американской улыбчивости и комфорту и просперити. Все так телу потакает: его неге и забвению Духа. Нет аскезы и страдания. Ведь сама по себе природа человека его к падению влечет.
(Из календаря на декабрь — объявление о моей лекции: «Кен- нан-институт для продвинутых русских исследований. Вудро Вильсон-центр. Вторник. Декабрь 12. Семинар: 3.30—5.30. Комн. 429.
«Русские образы мира. Личный взгляд (перспектива)»
Георгий Гачев
Институт славяноведения и балканистики, СССР, Академия наук. Москва.)
Наверное, шокировал я политологов из Кеннан-центра, сказав, что сейчас бы я поддержал «путч»: они хотели эволюционного пути. Стагнация и коррупция были органикой эволюции. А получили мы опять механику революции. И развал коммунизма — по коммунистическим идеям идет: право наций на самоопределение — по Ленину осуществляют. А личность давить — новым коллективизмом — нации.
И снова: мы разрушим до основанья и построим наш новый мир! Снова «светлое будущее». Только на это свято место вместо Коммунизма — Рыночная Экономика. А пока — страдай и подыхай с голоду.
Ну вот: добились они: разрушили державу, соблазнили — открыли мы двери. Сами-то держат крепко и не впускают. А нам за жизнь одного поколения (вон моей матери) — три тотальных разрушения: 1917 — Революция, 1941–1945 — Война, с 1985 — Перестройка…
— Еще и Четвертое разрушение: 1929 — Коллективизация! — уточнил Питер Рэддауэй.
Сами-то 300 лет только в одном направлении развивались и только аккумулировали богатство. А мы чуть накопим — перекинуть в другие руки, а по пути все ценности разбить, как посуду.
Ну да: ведь Америка — прямая трасса: на ракете Европы, Англии, в ее разгоне вынесена, как спутник, — лететь дальше. На них поработала Европейская традиция первоначального накопления — две тысячи лет. А мы сейчас — с XII века начинаем, со Средневековья — по ихней шкале если…
(6.30. Вот уже в Чикаго — на пересадке в Сент-Луис)
Сказать бы им вчера на моей лекции — им, так уютно смеявшимся: — Вот бы нам всем вместо этого «симпозиума» сейчас — в очереди 3 часа простоять за куском хлеба, озверев друг на друга, и не досталось чтоб!
А ведь так мне и моей жене, которая умнее и меня, и многих, придется — годы, если выживем…
Да, назревает злоба на умных, хитрых и практичных — американцев, евреев, что успели улизнуть… А мы, по глупости своей, поддались на ихние соблазны: сначала Коммунизьму строить (Марксы соблазн: морок МРАКСа наведен…), а потом свою же страну разваливать — на американский уж соблазн: демократии, «прав человека», рынка-достатка.
А теперь мы — никто: без страны, без гражданства, без порядка, без хлеба, в естественном состоянии войны всех против всех…Звери друг на друга и презираемые всеми странами: от Китая, Ирака — до Англии и США, и Польши…
Такую хрупкую платформу над Хаосом — как беречь было надо!
Нет, опять ничего иного не остается, как гордиться христианской избранностью на страдание.
Так Федоровым под конец проникся: на что тут тратится изобретательность мозга и энергия рук! Производить все больше разного ненужного! И менять и обновлять вещи. А душу — запустить.
Хотя хороший мне вчера вопрос задал один:
— Почему в американцах — живая религиозность, много церквей и их посещаемость, а совсем это не отразилось в их философии; тогда как в Европе — о Боге, идеализм, теология как развиты?!
— Да потому, что у американцев Бог — в душе. Я читал книгу Конрада Хилтона «Будь мой гость» — того Хилтона, чьи отели, его имени, — по всему свету, — так он из детства, от родителей вынес два правила-принципа: Pray and Work = «Молись и трудись!». Он шел с утра в церковь, молился, заряжался энергией, а потом полный день работал мощно. А европейские умы: Декарт, Кант, Гегель в душе — сомневающиеся, и потому ищут ДОКАЗЫВАТЬ Бога, его бытие. Атеисты потенциальные — потому им потребно держать Бога, Дух — в объекте, не имея его в субъекте.
Я буду в очередях стоять и зубами ляскать, а тут Эпштейн будет меня культурологически доканывать.
Надо было не быть толпою и уважать страты в Социуме: власть партийной аристократии понимать как меньшее зло. А сам будь аристократом Духа, кем и был. А теперь надо мной будет надругиваться худший, чем партийный идеолог-аппарат- чик (который в душе-то меня уважал), а — рыночное мурло,
