присуще?.. Похоже на истину дробление одной Адамоевиной души — и последующее ее распределение на поколения, народы, индивидов И это не от скудости бывшего хозяйства и от режима экономии, а оттого, что нет нужды людям в новой Идее и принципе жизни — сверх Адамо-евиной. Когда же понадобилось внедрение новой идеи, вошел в человечество Бог-Слово — Мессия. Значит, в ожидании человечеством второго пришествия и Мессии — таится именно ожидание новой Идеи, нового, третьего организующего принципа бытия
«Плодитесь!» и «покайтеся!»
В самом деле, после Адамо-Евина1 принципа «Плодитесь и размножайтесь!» Христов завет явно в иную сторону направил Цель — в рецессивную: вину перед старым ощущать. Не умножение бытия (ибо это — умножение грехов), но безразличие к пложению[55] и размножению: остановитесь, одумайтесь и покайтесь, ибо близок час, и последние времена..
С тех пор две Идеи сквозь нас проходят: «Плодитесь и размножайтесь!» (пусть и в поте лица трудов Адама и в муках родов Евы) и «Остановитесь! Одумайтесь! Обратите взор не на жизнь телесную, но на духовную!» И это было воздвиженьем второго яруса для дальнейшего беспрепятственного умножения человечества: телам стало не хватать душ, стали задыхаться. И вот как прежде Вавилонский столп стали телесный строить, так теперь отправили взоры в небо, в ангельский мир и с мольбой в поход за душами пошли — в надчеловеческий слой бытия. И в итоге — пошла культура духа развиваться: мысль, переживание — как отвод телесно-порождающего изобилия, эроумов и трудов людей. И как волей Божьей источилась вода из скалы (в Ветхом завете), так теперь молитвами людскими установился постоянный обмен и переход между уровнями: ангельским и человеческим, так что жесткая математическая необходимость Адамо-евина деления (какая часть мировой души падает ныне на меня после всех поколений?) дополняется свободой воли, моим усилием расширить мир, — и вдруг на меня извергнется сноп божьей благодати, и я прозрею не свою частицу и место под солнцем, а всю Истину мира, и бытия, и я, ничтожно-малый, ее вдруг вмещу
Недаром я опять прибег к эротическому образу: ведь именно в соитии исчезает наше предварительное статическое различение большого и малого, как и неясно в его высший миг становится: себя ли, ее ли я чувствую, и теряется жесткое различение мужского и женского, которое есть тоже лишь предпосылочное рассечение бытия — для нашего непосвященного будничного понимания. Ведь, положа руку на сердце и ум: нам непредставима жизнь Адама до рождения ему из ребра его Евы. Ну чем он мог быть занят? — Так же, как нам кажется скучной жизнь Бога и ангелов и вечной Истины. Когда же извлекли из ребра его жизнь (Ева — по-древнееврейски «жизнь») и он стал ее толкать (в Бога душу мать: Ева — из ребра — его душа; значит, в сожительстве с Евой Адам совокупляется со своей душой), — вот це то життя гарна стала
То есть «единое», «сущее», «бытие» — как оно там, что такое? — нам невнятно. Даже «всеединое» — вот уже понятнее, ибо в нем двое. все и единое — и могут друг другом заниматься. Но в то же время по высшим нашим мгновениям мы подозреваем — об исчезновении различий и раздвоений, и оно знается, но не представимо и беспредметно; так что о нем нельзя сказать, что это — то (например, единое, жизнь, Бог), а мы — другое, и его в себе чувствуем; а это — °о? Ом, О, X9 — как в восточных идеях о Дао и Пути спасения..
Вообще заповедь «Плодитесь и размножайтесь!» о росте от малого, пустого к многому говорит в последовательности времен
В восточных идеях сразу, мгновенно сосуществуют и изобильное бытие, и идея прекращения кармы и цепи рождений[56] (т. е. Адамоевин и Христов принципы- «Плодитесь!» и «Остановитесь!» — в сосуществовании и большем мире там обретаются, а не в жестокой смене и взаимных унижениях, как в Европе). Но, увы, пока сегодня мысль блуждающая, бессюжетная идет: обнюхивает и прищупывается — еще не завелась, когда уж закрутит и сама понесет. Это отчего так? От беззлобья и без-любья[57]
Вчера с Бочаровым — спросил его! а вот Достоевский не мог бы писать, если б не хотел что-то доказать, оспорить — т. е. без раздражения. Следовательно — на людей, и без печатания он не мог бы. Толстой, скорее, мог без печатанья- из любви к просто процессу мышления и описания Еще больше поэт — Пушкин! просто приступало к горлу, и изливался, как птица: «Я песню для себя пою». Мне тоже — на беспечатье — так пристало: не может мне быть возгорания и стартера от контакта еще с человеком. Сейчас же я начинаю, после перерыва в полтора месяца, где больница и операция [58], - не имея напора, а просто боясь пустоты: с чем же я останусь, коль не буду по утрам умозреть под бумагу?.. И хоть умозрений мало состоялось, но обряд соблюден, и чувствую себя более-менее при деле
Полис и эрос
28. II.67. Ну что ж? Разве что пожертвовать мыслью ради воли..
То есть я сел за стол, а мысли в голове нет. Можно отказаться на сегодня писать. Как только впустил это послабление, тут же на меня набросились коршуны из теребящего мира жен и издательств. Распушат. Как-то надо спастись. Припомнилась радость от усилия воли. И вот я крепче всаживаюсь в стол и напрягаюсь
Но сам еще пуст: я просто волевая форма для возможной мысли, но ее влага не снисходит. Так что ж? Раздрачивать дряблое мышленьице, что еще во мне шевелится, — лишь бы волю насытить? А ведь ей совершенно все равно: выложен ли будет храм ее усилия идеями-мрамором или мненьями-пластиком- заменителем
Главное, что ее усилье очерчено и оформлено. Даже наоборот: если б пошла мысль высокая, она б влюбила меня в себя и повлекла бы за собой на край света, лишив меня своей воли, — так что воля-то бы и рассеялась и не получила удовлетворенья. Это Кант видел: забота матери о дитяти своем не есть поступок нравственной воли, ибо мать любит и заинтересована. Когда же я даю рубашку чужому человеку, здесь нравственный закон насыщается
Но это значит, что устройство общества таково, что оно по идее исключает любовь и избирательность; его киты. безразличие, равенство и заменимость всех связей, от } ношении, касаний: моей рубашки к чужому телу, моего тела — к безразлично какому телу, т. е. оно — за проституцию
И естественно быть идеальному обществу таковому: ведь именно благодаря безразличию его установлении и полной бескровности и отрешенности от плоти, любви и симпатий, — любые любви, связи, уникальные привязанности могут под его эгидой и крышей вольно установиться. То есть при очищенном от Эроса Логосе — Эросу наиболее вольно живется, и непринужденно устраивается он на свете, как ему естественно и пристало. Представим, что логичным, государственно-почтенным был бы объявлен один вид Эроса (например, зарегистрированный брак) и нелогичным — другой; тогда бы смешались ремесла Эроса и Логоса, и оба душили б друг друга
(Но зато в такой притирке было б их объятие и шло соитие, — так что, может, так и надо и самому Эросу: вечно заигрывать с Логосом. Как раз безразличие и полная свобода друг от друга им обоим убийственна: тогда Логос бесплотен, бессодержателен, безжизнен, бессмыслен. А Эрос — туп.) Итак, независимость строя и порядков общества от любви, а, значит, пристрастий: любимчиков и постылых — обеспечивает Справедливость
Но это верно и хорошо как регулятивный принцип: т. е. Как требованье гражданского общества к себе — чтоб так чиста и прозрачна была его форма, в которой любое возможное естественное сочетание людей по любви или отвращению могло б непринужденно складываться без помех. Когда же социум видит в такой организации не предпосылки, не внешние условия истинной человеческой жизни, но распространяет свои пределы и полагает, что сама Жизнь должна иметь своим содержанием egalite, liberte, fraternite, или
