не украла цветов, но если бы она их и украла? Я спрашиваю: почему же нет? Можно ли представить себе что-нибудь более дикое, чем то, как мы обошлись с ней! Правда, никакой судья не нашёл бы в нашем поведении ничего предосудительного: мы просто поймали её и отвели в суд. Но я могу сказать вам, что я ещё раз видел Элину и могу повезти вас к ней.
Он немного помолчал.
— Если вы хотите понять то, что я расскажу сейчас, слушайте внимательно. Да, говорит больной ребёнок, если я теперь умру, то мне принесут цветы, может быть, даже много цветов. Потому что учительница, наверное, пошлёт мне букет, а фру Бендихе, может быть, пошлёт венок.
Но маленькая больная девочка умна, как старуха. Слишком быстро растёт она для того, чтобы быть долговечной. И с этих пор болезнь удивительно обострила её мысль. Когда она говорит, младшая сестра её молчит, всеми силами стараясь понять её. Они живут совсем одни, матери никогда нет дома, а фру Бендихе время от времени посылает им поесть, так что они не умирают с голоду.
Сёстры теперь уже не ссорятся между собой, между ними уже давным-давно не было споров, а их прежние ссоры, случавшиеся когда-то во время игр, уже позабыты.
— Но цветы — в этом нет ничего необыкновенного, — продолжает больная. — Они увядают. А увядшие цветы на могиле — это некрасиво. Она ведь мертва и уже не может видеть цветов, и греть её они тоже не будут.
Не думала ли Элина также о тех башмаках, которые они как-то видели на базаре? Они были тёплые.
Элина ещё помнит эти башмаки. И, чтобы доказать своей сестре, что она умна, она подробно описала их ей.
Было уже недалеко до зимы, и в окно так сильно дуло, что тряпка, прибитая там на гвозде, замёрзла. Элина, таким образом, имела бы возможность приобрести башмаки.
Сёстры переглянулись. Элина, оказывается, вовсе не так глупа.
Да, она могла взять её цветы и продать их, она могла! По воскресеньям по улицам гуляет такое множество народа. С цветами в петличках люди часто ездят за город, а нередко господа, тоже с цветком в петличке, разъезжают в дрожках. Эти цветы они, конечно, купили.
Элина спросила, не может ли она купить и маленькую кошечку также.
Да, если останутся деньги. Но прежде нужно купить себе башмаки.
Так сёстры столковались между собой. Никого больше это не касается. Так дети порешили между собой, но Элине надо не забыть, что цветы нужно унести в тот же вечер, раньше, чем они успеют увянуть.
— Каких лет была больная?
— Лет двенадцати-тринадцати, вероятно. Но это не всегда зависит от возраста. У меня была сестра, которая изучала греческий язык, когда была вот такой маленькой.
Но из этого дела Элина выбралась не очень удачно. Правда, её не наказали, но полиция немного испугала её, и она выпуталась сравнительно благополучно.
Зато потом за неё принялась учительница. Приняться за ребёнка — это значит выделить его из всех, держать под подозрением, тайком следить за ним. Во время перемены между уроками Элину подзывают к себе: «погоди минутку, милая Элина, я хочу с тобой поговорить». Далее следуют увещания, ласковые, но решительные, ей некстати напоминают о том, что произошло, убеждают просить у Бога прощения.
И в ней что-то надламывается.
У Элины слабеют силы, она приходит неумытая, забывает дома свои книги. Под гнётом подозрения, под испытующими взглядами она приобретает привычку избегать взгляда учительницы, начинает избегать смотреть всем в глаза. Она смотрит быстро, крадучись, что придаёт ей пугливое выражение. Затем наступает день её конфирмации[1], и пастор говорит ей слово об одной из заповедей, и все разбираются насчёт её прошлого. Потом она уходит из церкви, оставляет свою маленькую нору.
Солнце сыплет золото на весь город. Люди ходят по всем улицам с цветами в петличках, и она едет в коляске за город…
В эту ночь я снова встретил её; она жила там, внизу.
Она стояла в воротах и заговорила со мной шёпотом. Я не мог ошибиться, — я слышал её голос, я узнал её красный шрам. Но, Боже мой, как она растолстела!
— Идите сюда, это я, — сказала она.
— А это я. Как ты, Элина, выросла, — сказал я.
— Выросла? Что за пустяки!
Ей болтать некогда. Если я не намерен войти к ней, так нечего мне дольше стоять здесь и других отваживать.
Я назвал своё имя, напомнил ей задний двор, маленькую Ганну, всё, что я знал.
— Давайте, войдём в комнату, поболтаем с вами, — сказал я.
Когда мы вошли, она сказала:
— Поставили бы что-нибудь выпить, а?..
Вот какой она была.
— Вот если бы Ганна была теперь с нами! Посидели бы мы втроём, о том, о сём поболтали бы.
Она крикливо рассмеялась.
— Какой вы вздор несёте! Прямо как ребёнок!
— Разве вы никогда не вспоминаете Ганну? — спросил я.
Она с бешенством плюнула.
— Ганна, Ганна! Вечно вы с Ганной! Не считаю ли я её всё ещё ребёнком! Всё это с Ганной осталось далеко позади, и чего там ещё язык чесать об этом! Лучше бы заказали чего-нибудь выпить.
— Охотно.
Она встаёт и выходит в другую комнату.
Кругом из соседних комнат слышны голоса, шум пробок, брань, тихие вскрикивания. Двери открываются и закрываются, то и дело в коридоре зовут прислугу и отдают ей какие-то приказания.
Элина вернулась в комнату; она захотела посидеть у меня на коленях, закурила папиросу.
— Почему мне нельзя посидеть у тебя? — спросила она.
— Потому что я не этого хочу от вас, — ответил я.
— Ну, так заплатите за вино и уходите.
Я сказал:
— Посидим спокойно и поговорим. Конечно, я уплачу вам за это время.
И я дал ей денег, — не знаю сколько, но довольно много.
Она сразу присмирела, стала послушна и тихо уселась. Но разговор у нас не клеился. Когда я задавал ей какой-нибудь вопрос, она, прежде чем ответить, затягивала какую-нибудь песенку или закуривала папиросу. О прошлом она и слышать не хотела. Скверный, грязный двор — есть о чём вспоминать! А можно ей позвать жену служителя — она там в коридоре — дать ей стакан вина?
— Конечно, можно.
— Я вам скажу, жена служителя — это моя мать. Она для услуг при нас, при девушках. Это я ей помогла поступить на это место. Она здесь здорово зарабатывает.
Она отнесла стакан вина в коридор и вернулась обратно.
— Твоё здоровье, старый друг! — сказала она.
Мы выпили вина.
Ей опять захотелось сесть ко мне на колени.
— Верно, вам всё-таки уже надоело здесь? — спросил я.
— Надоело? Нет. А почему мне нельзя посидеть у тебя?
— Вы здесь давно?
— Не знаю точно. Э, да всё равно! Твоё здоровье!
Мы выпили. Потом она опять без голоса затянула какую-то глупую песенку, что-то из обозрения.
— Где вас научили этой песне?
