Прибежал один из Сергеев и возбужденно шепнул: «Ребята, а декадент-то наш на носу уединился и стихи вроде шепчет». Стихи, и вправду, были. Блок:
Единый, светлый, немного грустный
За ним восходит хлебный злак.
На пригорке лежит огород капустный,
И березки и елки бегут в овраг…
Были и Другие стихи. Но вот именно оттого, что есть где-то и капуста, и березки, и зеленая ласковая колючесть елей, вдруг особенно остро почувствовали мы, как загрубели за эти годы наши геологические души. Черт возьми! Ведь это же никто другой, а именно мы скребемся сейчас по Берингову морю и древняя эскимосская земля проходит мимо нас.
Стихи удивили меня. Видно, недаром все же этот парнишка нацепил очки-квадраты на свой аристократический нос. Думается и другое. Теперь нас шестеро на все лето. По редкой цепочке раскиданных с самолета продбаз будем бродить мы несколько месяцев. Голубые ниточки тундровых рек, темные осыпи на сопках ждут нас. Будет и холод, и собачья тоска в дождливые дни, и мозоли на ногах и плечах. Массу чепухи пишут о нашем брате. Тут и железная воля, и богатырская выносливость, и стальные нервы. По-моему, нет у нас ничего этого. Просто мы с юмором и привычкой, сводящей все до обыденного, подходим к нашему делу. Но все же…
Серега-старший долго морщил свой сократовский лоб и вдруг изрек:
— Верьте мне, братцы, он — человек особого настроения! — Относилось это к Лешке Черневу.
Спать не хочется. Вот и решил я еще страничку исписать своими «эпохальными» мыслями. По-моему мнению, этот самый Лешка «пятого разряда» вовсе не человек особого настроения, а заурядный любитель пампасов. Есть такие. Начитался всякой чепухи о геологах и захотел романтики. С каким старанием он таскал на своей узенькой спине ящики в трюм. Увлекся. А так обычно он светски спокоен и невозмутим. Глядит на наши небрежно сваленные в углу двустволки и, честное слово, наверное, не может простить нам наш вид. Ведь мы просто плохо выбритые молодые мужики без ножей, бород и ботфортов. Ничего, романтизм выскочит из него с первым потом, когда начнет по-настоящему работать.
Вот Валька без особых загадок. Тип простецкого малого.
А здорово кто-то играет на аккордеоне в кубрике. Пойду-ка послушаю.
От крохотного, в десяток домов и яранг поселка, куда плывет теперь наш пароходик, мы пойдем тракторами на север. Триста километров будут лязгать гусеницы трактора, давя нехоженую тундру, по- утиному станут переваливаться в ложбинах сани. Так мы дойдем до Эргувеема, реки, о которой мечтали целую зиму. Мы простимся там с тракторами и останемся одни на все лето. Будем мыть шлихи, тянуть тонкие прихотливые ниточки геологических контактов на карте, будем искать в речных долинах неуловимые рубиновой красноты звездочки киновари среди миллионов тонн камней, песка и глины. Я помню детскую сказку про отличного смекалистого парня по имени Мальчик с пальчик. Из темного страшного леса он нашел дорогу по редкой цепочке маленьких камушков. Вот и мы ищем нужную нам дорогу по редкой, прерывистой цепочке красных значков киновари на дне шлихового лотка. Это наверное смешно: здоровенные бородатые парни воображают себя заблудившимися среди дремучего леса мальчиками. Почему-то я верю в успех, верю в то, что мы будем находить крохотные искры киновари, и эти искры приведут нас к удаче. От Эргувеема мы пойдем через перевал Трех Топографов к озеру со звучным названием Асонг-Кюель, потом снова будет перевал, и мы попадем на средней величины речку Курумкуваам. Я представляю на карте наш путь, вычерченный цветной карандашной дугой. Она берет начало от моря и возвращается обратно к морю. Найдем ли мы нашу киноварь, нашу удачу? Не знаю…
X X в е к, 2 0 и ю н я, год 1 9 5 9. Бобы есть. Северный полюс совсем рядом.
Шестые сутки наши тракторные сани ползут на север. Кочки, желтая прошлогодняя трава, пятнышки снега в озерных впадинах. Белые дни, белые ночи, рокот мотора, гусиный крик. Кажется, завтра будем на Эргувееме. Вот и начало летней страды. А пока оба Сергея носятся вокруг трактора и салютуют из двустволок пролетающим гусиным стаям.
Мы с Викторам сидим в кабинке рядом с «королем тундры»— знаменитым Сашкой Абельциным, а наш «декадент» устроился на санях на куче груза. Впрочем, общество карабина и бинокля его вполне устраивает. Карабин без патронов, но он упорно держит его на коленях. Играет в Стенли-завоевателя.
Валька тоже лежит на санях. Черт его знает, о чем он думает. Молчит, смотрит по сторонам или же спит в кукуле из оленьего меха. Очень приятно с ним работать, когда надо заправлять трактор. Процедура эта сложная, потому что при погрузке бочки с соляркой уложили «а самый низ саней. С нетерпеливой и злой энергией Валька протискивает свое тощее жилистое тело в какую-нибудь щель и там, отчаянно кроя по матушке, прорубает топором дырку в крышке бочки, тянет шланг и ведет переговоры с трактористом. Остальным делать в это время нечего. Лешка отходит в сторону, и снова бинокль прирастает к его глазам. Наконец трактор заправлен. «Поехали!» — кричит Виктор. Мы опять лезем в кабинку, Валька прячется в кукуль, «декадент» занимает «капитанский мостик». Так идут дни…
— Жалкие потомки отчаянных предков! Вы совершенно
утратили чувство ритма. Ритм и темп нужны везде, от джаза до
работы на арифмометре. Виктор, где твои замашки начальника?
Где твоя квадратная челюсть, пистолет у пояса? Встань и вы
тяни из мешков этих лентяев.
Черт бы побрал этого старшего Сергея. У него удивительная привычка вставать раньше всех и тут же кричать на всю тундру вот такую чепуху.
Мы вылезаем из опальных мешков не сразу и 'каждый по-своему. Валька, понежась минут пять, встает хмурый и серьезный. Он идет к ручью, моется нехотя и не слишком старательно, потом возвращается к палатке и молча смотрит на наши потягивания. Валька по утрам сердит.
Лешка лежит дольше всех. Моется он всегда в рубашке и. тщательно отмыв руки, быстро ополаскивает лицо и шею. После этого он не спеша идет в тундру и наслаждается природой, пока не позовут к завтраку.
Завтрак мы готовим по очереди. Но утренняя энергия, наполняющая каждого, не дает покоя, и приготовление завтрака проходит при активном участии всех.
Когда мы не скупимся на слова, обращаемся друг к другу так: прошу подать то-то, будьте добры, очень вам благодарен, черт бы вас побрал… По утрам мы говорим только на «вы».
Лешка Чернев обычно не принимает участия в кухонной суматохе. Но сегодня Лешка не пошел в тундру. Он тоже вдруг заговорил на «вы» и стал суетиться у костра вместе со всеми.
— Что, брат, надоело Прекрасного Иосифа разыгрывать?—
спросил я его.
Покраснел парень, но нашелся:
— Сегодня, знаете ли, есть захотел больше обычного.
Сергей тащил мимо охапку плавниковых палок и, услыхав это, не замедлил съязвить:
— Я-то думал, что ты убежденный чистоплюй, а ты просто так… без твердой идейной подкладки.
— Ну что же, — оказал мне Виктор, когда мы сидели вдвоем в палатке, — работяги наши вроде ничего. Чувство юмора есть, элементарные понятия о совести тоже. Значит, проживем лето без эксцессов, как думаешь?
После последнего разговора философские обобщения снова почему-то полезли мне в голову. Работяги наши и впрямь ничего. Видимо, люди должны как-то приспосабливаться друг к другу. В маленькой кучке это всегда бывает заметнее, чем в большой. Вот Валька. Черт его знает, что он есть на самом деле. Почему он бросил свой завод и поехал на Север? Почему попросился обязательно в геологическую партию? В сущности-то, нам наплевать на это. Парень работает, как говорят, на совесть, а это главное.
Придет осень, и мы расстанемся с ним, как уже десятки раз расставались с такими же. Если потом встретимся где-либо, то будем рады поздороваться. Говорить же особенно будет не о чем.
Или Лешка. В душе он явно тяготеет кпозе эдакого изящного и утомленного сноба, но он не глуп и, когда понял, что мы не девочки-одноклассницы и поза на нас не действует, решил быть тем, кем он есть в глубине — просто восемнадцатилетним парнем. Большего мы от него и не просим. Все же это временные гастролеры на службе у нашей госпожи геологии.
