Мы по-прежнему бредем на север. До перевала уже пустяки, всего около сорока километров, но мы не можем идти просто так, мы должны работать. Делаем короче привалы и длиннее маршруты, не унываем, но все уже чувствуют легкое душевное томление. Реже говорим на литературные и прочие «изысканные» темы, а больше о работе и мечтаем мы все о том, как вдруг наткнемся на настоящие следы киновари. Нам очень хочется увидеть красный осадок на дне лотка.
Я всегда с настоящей душевной теплотой буду вспоминать маленьких темных тундровых уток «чеграшей», как мы их зовем. Очень самоотверженные птицы. Уже давно подмечено, что капризные гуси и осторожные зайцы сразу же исчезают, как только становится туго с продуктами. Всего неделю назад они буквально лезли на глаза, теперь же их не видно. Одни только чеграши встречают нас у каждого озера. Они как бы предлагают: убейте и съешьте нас, ребята. Мы это и делаем.
Проклятый Валька ухитрился замочить и соль. Теперь жуем мясо без соли, делим со смехом галеты по пять штук на день и ходим, ходим, ходим в маршруты. Где же ты, киноварь?
Скандальная история приключилась вчера. Нам нужно было промыть целую кучу проб у подножия Пытляна. Пробы должен был промыть Лешка. Валька как заводной ходил по склону с рюкзаком, подтаскивая их к реке, а мы лежали в палатке и, отчаянно дымя махрой, обивали свои маршруты. Пронзительный ветерок гулял по долине, глухо шумела вода под наледью, чертыхался у ручья Лешка.
Пробы были готовы часа через два.
— Так быстро! — удивился Виктор и начал проверять мокрые мешочки. Через минуту он выругался, громко и грубо. Пробы лежали перед ним, как неопровержимая цепь прокурорских обвинений. Привычно чернели отмытые до блеска первые утренние шлихи и с наглым белесым отсветом лежали на мокрой ткани последние. Лешка явно халтурил. Он стоял перед нами, в непривычном смущении опустив голову. Синяя от холода шея и красные сосиски-пальцы с белыми бобами-суставами. Эх, парень! Видно, мама твоя не гоняла тебя в свое время полоскать бельишко в проруби. И мы напрасно жалели тебя, когда сами таскали к воде эти пробы. Зря Валька потел все утро на склоне.
— Что ж ты, сволочь образованная! — рассвирепел Валька.
— Прекрати, Валентин! — сказал Виктор, обретя руководящее спокойствие. — Завтра перехода не будет. Шлихи перемоем всей партией.
— Я не буду больше носить эти пробы, не буду!
— Еще раз говорю, завтра будем работать все.
Вечером, как это часто у нас бывало, Виктор ударился
в воспоминания про знаменитый рейд по Чегитуни осенью сорок седьмого. Пяткой пробивали лед и совали в эту дырку руки с лотком. Намертво поморозил тогда ноги Миша Жаров. с жестоким радикулитом слег Олег Веселии. Никто не удивлялся. Ведь это не обычная служба, за которую в конце месяца дают человеку несколько сотенных билетов, а соль нашей работы.
Потом, следуя капризному течению вечерней мужской беседы, перешли мы на Ренессанс и французскую революцию и узнали, кстати, что, по мнению Марии-Антуанетты, ад — это то место, где спят на жестких простынях. Под этот «королевский» разговор и уснули.
Утрам, выбравшись из палатки, мы дикими прыжками старались разогнать сон и проклятый утренний холод. И вдруг в сотне метров от себя увидели Лешку. Наш парень стоял у воды и, как ребенка, качал люльку-лоток.
— Вот, — сказал Лешка, — еще восемь осталось. Я вам не Мария-Антуанетта…
— Чудак ты, Лешка, — буркнул Виктор и толкнул Сергея в бок. Сергей ловкой подножкой сбил нас с Лешкой, и мы втроем здорово намяли бока Виктору. Люблю, когда вот так начинается день.
Только Валька стоял в стороне и, прищурившись, смотрел на мешочки со шлихами, изредка сплевывая в сторону.
Я нечаянно оказался свидетелем конфликта между Валькой и Лешкой. Все ребята разбрелись куда-то, и Валька с Лешкой остались одни в палатке. Видимо, они не знали, что я стою рядом и все слышу.
— А ты, Лешка, сволочь все же, — совсем спокойно обронил
Валька. — Ведь это же понимать надо. Виктор говорил, что от
каждого шлиха зависит, найдем мы эту ртуть или нет. Ты же
видишь, что все работают одинаково: и мы с тобой, и начальст
во наше— никто же не отлынивает. И какие это ребята! Я из-
за того рюкзака повеситься готов был, а ведь никто ни слова.
Понимаешь? А ты жульничать. У нас на заводе тебя бы возле проходной задавили.
Мне очень хотелось услышать, что же ответит Лешка, но Лешка молчал, Я долго и откровенно подслушивал, но Лешкиых слов так и не услыхал. Зато вечером, когда мы щипали уток и разводили костер, Лешка непривычно старательно хлопотал вместе со всеми.
Люди на всей планете! Послушайте меня, я обращаюсь к вам. Нам нелегко сейчас. Попросту говоря, очень есть хочется. Но мы обязательно найдем вторую бочку на озере, и единственное, что будет напоминать об этой голодовке, так это наши фигуры, приобретшие элегантную стройность. И все же мы грязны и грубоваты. Мы уже третий месяц не видели кино, не шутили с девушками. За это время, вероятно, много прекрасных книг появилось и исчезло с прилавков магазинов и много аплодисментов отзвучало в театрах. По-разному живут на земле люди. Многие жарятся сейчас под солнцем на пляжах Днепра или в Крыму. Другие ребята, а не наши «гномы», войдут в сборную московских вузов по борьбе. Нам надо бродить по тундре. Это будет продолжаться каждое лето до тех пор, пока нам не стукнет сорок и склеротические узлы опутают ноги.
Очень хорошо, люди, что вы никогда не сможете прочесть эту страничку. Есть-то все же хочется…
Вечерами Виктор выдает необычно много бородатых анекдотов, и все мы вспоминаем самые развеселые случаи из жизни. Удивительно ведет себя Валька. В него вселился бес энергии. По утрам он хватает самый тяжелый рюкзак и со смаком жует утку без соли. Кажется, ему очень хочется, чтобы мы не нашли и вторую бочку. «Во была бы штука», — говорит оживленно Валька. Лешка делает вид, что все идет, как надо. Когда Лешка один, он задумчив. Утка без соли ему явно не по душе. Вообще-то и впрямь это не королевская пища. Хорошая все же вещь — галеты со сладким чаем.
Вот оно, озеро Асонг-Кюель. Низкие берега тихо сбегают к темной ледяной воде. Крохотные кусты ивняка, испуганно пригнувшаяся полярная березка и кочки без конца и края. В этом мире малых размеров наша четырехместная палатка выглядит почти домом. Нет, мы не думаем сейчас о городах, которые будут здесь построены. Валька обдумывает наиболее рациональную систему подвешивания кастрюли над примусом с обломанными ножками. Лешка сидит у самой воды и «мыслит», Виктор, как всегда, уткнулся в карты и геологические книжки, оба Сергея — на охоте.
Сегодня у нас отдых. Усталые до головокружения, доплелись мы до заветной бочки с продуктами.
Хо-хо! Где жы ты, Лукулл, величайший гурман и обжора всех времен? Иди же к нам, жирный бездельник, я открою тебе секрет: самые лучшие блюда в мире — это густая, как каша, вермишель с маслом и чай, черный и сладкий до липкости. Рецепт: вода для вермишели берется по надобности, вермишель сыплется по принципу: «кружка на брата и одна на всех» (два раза), соль по вкусу, масло кладется в тот момент, когда экономное око начальства обращено в сторону. Наверное, начальство нарочно смотрит в это время в сторону — ведь и у начальства есть слабости. Пойдите вы к чертям с вашей газировкой и асфальтом! Жирный, порочный сластолюбец Лукулл, ты опоздал, мы уже съели всю вермишель и выпили весь чай и сейчас довольно глядим на бочку, полную продуктов.
Нет, жизнь и впрямь «прекрасна и удивительна», как сказал какой-то хороший дядя.
3 0 и ю л я. Кончается лето, а мы только еще по-настоящему втянулись в эту жизнь. Нет! Не скоро еще склеротические узлы покроют ноги и бабкиным коромыслом согнется спина. Лешка наш, ей-богу, стал человеком. По утрам он с величайшим азартом борется с одним из «гномов». Теперь наш парень спит и бредит этими подсечками, зацепами и плечевыми захватами. Спит в мешке голый, как настоящий чаучу. И вслух бубнит нам стихи по вечерам.
А стихи — это здорово! У нас, геологов, не приняты эти сантименты. Но вот нашелся человек, который не знал, что это не принято, и получилось хорошо.
…Юность моя,
