в его квартире пошуруешь. А если он повернет назад, я прибегу и предупрежу тебя. Годится?
— Годится, — кивнул Генка. — Только лучше я за ним прослежу. А ты в квартире пошуруешь. А то мне, как-то не в кайф опять туда лезть.
Глава VIII
ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА
И вот на следующий день Самокатов снова сел на хвост подозрительному типу. Мужчина, как и вчера, был во всем черном, а в руке держал букет белых гвоздик. Похоже, что он и правда собрался на кладбище.
Генка довел объект до вокзала, посадил в электричку и дождался, когда электричка отвалит. Потом Самокатов вернулся домой и условным стуком постучал в квартиру старухи Красавцевой.
— Самокат, ты?! — настороженно спросил Горохов из-за двери (Красавцева так до самой смерти и не собралась врезать дверной «глазок»).
— Я. Открывай.
Макс открыл.
— Заваливай!.. Ну что, уехал?
— Ага. А у тебя что?
Горохов скорчил кислую гримасу.
— Полный голяк.
Мальчишки прошли в комнату. Здесь все было точь-в-точь, как в Генкином сне. Только без гроба на полу.
— Вот тут он стоял, — указал Генка ногой.
— Кто? — не понял Макс.
— Гроб с Курочкиной… А вон там Купоросов с Нестеровой, — показал он уже рукой.
— Я всю квартиру перерыл, — сообщил Горохов. — Ничего подозрительного. Вот разве что тетрадка… — Макс протянул Генке ученическую тетрадь.
Самокатов ее полистал.
Все двенадцать листов заполняли стихотворные строчки. Это была поэма под названием «На смерть любимой Риты».
— Хм, странно, — сказал Самокатов, пробежав поэму глазами. — Как будто он не про собаку пишет, а про свою невесту.
— Я тоже так подумал, — кивнул Горохов.
Генка подошел к книжному шкафу. И обратил внимание на небольшую фотографию в рамке. Он взял фото с полки.
— Горох, смотри.
На фотографии был снят мужчина в черном. Вернее, на снимке он был в белом. В белой рубашке и белых брюках. Рядом с ним стояла пожилая женщина. Они улыбались.
— Это ж Марья Сергеевна! — воскликнул Макс.
— Точно!
И действительно, с фотоснимка на ребят глядела их первая учительница — Мария Сергеевна Афонькина. Она учила их с первого по четвертый класс.
— Гляди, как он на нее похож, — заметил Генка. — Нос такой же и глаза.
— Да, да, — поддакнул Макс.
Ребята озадаченно переглянулись. До этого момента мужчина в черном представлялся им фигурой таинственной и мрачной. И вдруг он в одну минуту предстал в совершенно ином свете. А именно — сыном их первой учительницы.
— Слушай, Самокат, а что, если мы не туда заехали? — сказал Горохов.
— В каком смысле?
— Ну, все гораздо проще. И тобой никто не манипулирует.
— Насчет манипуляции, между прочим, ты говорил, — напомнил другу Генка.
— Да, говорил! — запальчиво ответил Макс. — Потому что ты стал вопить: «Я не врубаюсь — сны это или не сны!»
— Я и до сих пор не врубаюсь, — сказал Самокатов.
Но в душе у Генки уже начали зарождаться сомнения. Может, и впрямь, все гораздо проще?.. Ну, например, он элементарно перезанимался. А что?.. Конец года. По всем предметам то контроша, то зачет… Опять же у него сейчас переходный возраст, во время которого всякие психические отклонения бывают… Вот потому-то ему кошмары и снятся… А царапины, шишка и укус?.. Да мало ли где он мог себя незаметно оцарапать, ударить или укусить.
«В общем, — решил Генка, — все это полнейшая…»
Самокатов не успел додумать. Потому что вдруг увидел…
И все Генкины доводы рухнули, как карточный дом.
— Горох, это же мой фонарь, — медленно произнес Генка. — Я его здесь оставил.
— С чего ты взял, что он твой?
— Видишь, изолентой замотано, — показал Самокатов. — Это я замотал.
Горохов попытался найти логическое объяснение:
— А что, если твоя мать сюда приходила? Или отец.
— Зачем им сюда приходить? — пожал плечами Генка.
— Ну мало ли, — тоже пожал плечами Макс.
— Даже если они и приходили, то не стали бы брать мой фонарик. У них свой есть.
В Генкиной голове снова роем закружились ставшие уже такими привычными вопросы: значит, это был не сон?.. или сон?.. или не сон?.. или сон?..
— Вот блин! — угрюмо буркнул Самокатов.
— Да все нормально, Самокат! — бодренько откликнулся Горохов. — У нас же теперь зацепка имеется…
— Зацепка?
— Ну да! Марья Сергевна. Надо ее расспросить о сыне.
Генка тут же ухватился за эту идею.
— Так погнали в школу, Горох! Афонькина, наверное, сейчас там.
— Погнали, — сказал Макс. — Заодно и на уроки сходим.
— Ой, мне ж надо еще двойбан исправлять, — вспомнил Самокатов. — Так в лом к этой Нестеровой подходить…
Но Генка все же пересилил себя и подошел к учительнице. Та выглядела еще более мрачно, чем обычно. Раньше у нее хоть заколка для волос была коричневого цвета. Сейчас же на Нестеровой все сплошь было черным. Даже серьги в ушах.
— Екатерина Васильна, а можно двойку по русскому исправить? — спросил Самокатов.
— Надо не исправлять двойки, а не получать их, — холодно ответила учительница.
— Да я случа-а-йно ее получил, — притворно заныл Генка.
Нестерова молча буравила Самокатова своими глазами-ледышками. Генке неприятно стало от ее взгляда. Вдобавок он еще вспомнил, как учительница вынимала у него из груди сердце. От этих воспоминаний Самокатова прямо в дрожь бросило.
— Ладно, — сказала Нестерова. — Приходи послезавтра к часу в учительскую. У меня будет «окно», и я тебя поспрашиваю.
— А сегодня нельзя? — сразу начал торговаться Самокатов. Ему хотелось поскорее избавиться и от Нестеровой, и от двойки.
— Нет, — отрезала учительница. — Сегодня я уезжаю в Москву. На похороны. Вернусь только
